Что будет с мужчиной в женской тюрьме
«В женской тюрьме дружбы нет»: как живут осужденные в исправительной колонии №18
Железобетонное гостеприимство
Вторая железная дверь введет на тюремный дворик перед зданием администрации: первые осужденные, которых мы встречаем, недоверчиво поглядывают.
Нашими сопровождающими стали начальник ИК-18 г. Азова подполковник внутренней службы Татьяна Голикова и начальник отдела по воспитательной работе с осужденными подполковник внутренней службы Виктория Пономаренко.
В женских колониях расселяют не по степени тяжести совершенного преступления, а «по поведению»: трудолюбивые и послушные могут попасть в облегченные условия, все непокорные – в строгие. В облегченных условиях проживают 64 осужденных, всего в колонии содержатся 594 женщины, при общей вместимости – 801 человек.
Распорядок дня осужденных зависит от того, в какую смену они работают. В 6 часов утра день начинается для тех, кто работает в первую.
В здании общего содержания кровати железные двухъярусные, а комнат больше. Здание штрафного изолятора и строгих условий отбывания наказания резко отличается от предыдущих: полутемные комнаты, тяжелые замки со сложными механизмами, ржавые краны на раковинах.
Все, что вы рисуете себе в голове, когда слышите слово «тюрьма» можно найти здесь – деревянные откидные нары на железных цепях, капающие краны, желтовато-грязные рукомойники, обшарпанные стены и решетки на окнах. В таких условиях провинившейся заключенной предстоит жить 15 суток.
Обитательница карцера угрюмо докладывает о себе: в строгих условиях она оказалась за отказ от работы. Но попасть сюда можно и за другие нарушения, которые считаются злостными: среди них и лесбиянство, и нанесение побоев. Полный список проступков, которые могут повлечь за собой водворение на нары можно найти в 116 статье Уголовного кодекса РФ.
Чтобы оплачивать свое содержание в исправительной колонии и не сидеть без дела осужденные работают с восьми утра до шести вечера. Содержание, кстати, не из дешевых – зимой с учетом стоимости теплой одежды это около девяти тысяч рублей, при том что труд осужденных оплачивается по МРОТ или по объему выполненных работ. Средняя зарплата в исправительной колонии № 18 составляет 11 тысяч.
Сперва заходим в полипропиленовый цех, где изготавливают самые разные мешки. В помещении стоит неприятный высокочастотный шум и гудят швейные машины. Пока одни женщины прошивают мешки, другие грузят уже готовые в машину. Татьяна Голикова отмечает, что тут нужен особый контроль, чтобы заключенные не сбежали. Грузовик подгоняют очень близко к цеху, так что и щели не остается.
За решетку с детьми
Чтобы облегчить себе жизнь в тюрьме многие женщины специально стремятся попасть сюда беременными или забеременеть на длительных свиданиях. Из общей комнаты осужденную мать сразу переведут в дом матери и ребенка прямо на территории колонии, где она с малышом будет жить в комнате с еще одной-двумя такими же женщинами.
«Малыши в доме ребенка не осознают, что они в тюрьме – просто не знают другой жизни», – говорит одна из воспитательниц.
Дети могут оставаться здесь до трех лет – их дальнейшая судьба зависит от того, готовы ли родственники осужденной опекать его. В противном случае ребенка отдадут под опеку.
Из детского сада мы идем в столовую. На стене – табло с меню для каждой категории осужденных. На столах – только металлические солонки. Еду выдают в одноразовой посуде и строго по весу. Сейчас на раздаче стоит несколько порций свеклы с луком.
На пищеблоке не могут работать ВИЧ-инфицированные и те, у кого нет кулинарного образования. Еда здесь самая обычная, столовская: макароны, тушеная капуста, рыбные и мясные котлеты. Перечислять все бесполезно, лучше спросить, что нравится самим осужденным.
«Борщ со свининой. Им наесться можно», – улыбаясь отвечает Оксана. Ее срок 11 лет, этот борщ ей есть еще шесть.
Новый год – грустный день
После работы женщины возвращаются в свои жилые корпуса и занимаются кто чем.
Кто-то идет в салон красоты – стилисткой там тоже работает одна из осужденных. В моде среди рецидивисток азовской исправительной колонии – яркие цвета волос. Кто поталантливее занимается самодеятельностью: поют, танцуют, придумываю номера для КВН и новогодних постановок.
Я спрашиваю у осужденной, что в тюрьме самое ценное?
После освобождения осужденная хочет вернуться на прежнее место работы – Оксана из рекламного отдела одной из ростовских газет. Название попросила не раскрывать. Осудили ее по статье 228 за наркоманию. Так открыто и сказала: «Я – наркоманка». Больше всего женщин осуждено именно по этой статье – около 80%. Из их числа самая молодая осужденная, ей всего 19. А самой старшей 74 – женщина отбывает срок за убийство, как почти все пожилые осужденные.
«Женская преступность эмоциональна, в отличии от мужской. В тюрьму они попадают, либо защищаясь от своего мужчины, либо покрывая его. Последнее часто происходит с цыганками: мужья заставляют их приходить с повинной за наркотики, потому что впервые судимым женщинам с детьми дают меньший срок», – рассказывает начальница колонии Татьяна Голикова.
В ИК-18 Оксана находится уже пять лет из одиннадцати и это не первое лишение свободы в ее жизни. Свой первый срок она отбывала в Чувашии в 90-е. Тяжелее всего, по словам осужденной, дается отсутствие свободы. Нельзя присесть, когда ты хочешь. Поесть, что ты хочешь. Нужно следовать распорядку и требованиям администрации. Несмотря на то, что Оксана дневальная, никаких привилегий у нее нет.
В отличие от мужских тюрем, понятие «авторитета» в женских якобы отсутствует. Ссоры случаются, но поводом для них обычно служат конфликты на работе: одна осужденная может взять у другой несколько заготовок, пока та не видит. А так как работа сдельная, то «пострадавшая» обвиняет «воровку» в том, что она уменьшает ее зарплату. За драки, нецензурную брань можно попасть условия строгого содержания – это держит в узде.
Иерархия в женских тюрьмах. Как сидят на женской зоне?
Уклад жизни в женских тюрьмах и колониях довольно сильно отличается от того, что существует мужских. В них нет четких понятий, представления о том, что разрешено, а что запрещено, сильно разнятся, да и вся система взаимоотношений выглядит иначе.
Иерархическая структура в женских тюрьмах и зонах не такая сложная и жесткая, как мужских, но все таки она существует.
Иерархия в женских тюрьмах и лагерях
Чаще всего главной в камере является наиболее авторитетная и долго находящаяся в лагере женщина. Однако первоходки сидят отдельно от остальных зэчек.
Как и в мужских зонах, старшую, как правило, назначают с одобрения начальства и она является связующим звеном между администрацией и арестантками. Собственно, на этом вся иерархия в современных женских тюрьмах и колониях и завершается. Остальные подчиняются старшей, которая следит за тем, чтобы в камере соблюдался порядок, не нарушался график уборок, и пресекает особенно бурные проявления чувств, будь то скандалы опытных зэчек, или рыдания новенькой, впервые преступившей порог камеры.
В основном же, женские колонии напоминают большие женские общежития. Женские разборки чаще всего завершаются выяснением отношений на повышенных тонах. Конечно, иногда случаются и драки и коллективные избиения виновной на эмоциях, но это скорее исключение, чем правило.
Однако в женских лагерях советских времен свои понятия, своя иерархия и свои отверженные все-таки были. Понятия, аналогичные понятиям в мужских лагерях, появились вместе с ними в 30-е годы и почти полностью пропали после реформы 60-х годов. В женской колонии были и свои блатные, и свои черти, и свои опущенные.
Блатные зэчки-воровайки – профессиональные преступницы существовали в женских колониях также, как и в мужских. Однако их положение в лагере сильно отличалось от положения блатных в мужских лагерях. В мужских колониях блатным нельзя выполнять общественную работу и вообще работать, это для них считается унизительным. Профессиональный преступник по понятиям работать не может. У женщин же по отношению к труду позиция была всегда более нейтральная.
Сейчас, в отличие от советских времен, воровки особым уважением не пользуются, скорее наоборот, некоторые бывшие женщины заключенные вспоминают, что в их колониях воровок не очень любили и считали, что они могли украсть у своих.
К активистам же в советских тюрьмах могло быть двоякое отношение. Если мужские колонии до сих пор делятся на красные, где руководит администрация, и черные, где власть принадлежит блатным авторитетам, то в женских колониях такого не встречалось.
В мужской черной колонии активистов очень не любят, в женских же колониях работать на должностях особо зазорным не считалась, если только это не было связано со стукачеством или другим вредом, причиняемым коллективу зэчек.
В женских зонах СССР мыло было ценной валютой, наравне с сигаретами и чаем.
«Горохами» называли самых младших, молодняк. Грибов и горохов использовали по мере возможности в разных ситуациях по-разному. Они занимались какой-то вспомогательной работой, обслуживали, например, убирали, мыли и чистили туалеты и так далее. За это они получали защиту, сигареты, кофе и чай, а в некоторых колонии за это их могли просто не бить.
Были в советских женских колониях и опущенные. Например, к категории опущенных относили тех, кто на воле занимался оральным и анальным сексом. Если неопытная первоходка имела глупость разболтать сокамернице этот факт своей биографии, то ей было обеспечено брезгливое отношение и полный бойкот. Ее не пускали за один стол с собой, не делились присланными с воли продуктами и всячески избегали.
Но по-настоящему отверженными в женских зонах становились детоубийцы, к ним относились также, как в мужских колониях к совратителям малолетних и насильникам. Они были самой низшей кастой, самыми презираемыми людьми.
Убивали в женских зонах крайне редко, но цепь изощрённых издевательств, избиений и унижений была способна довести детоубийцу до попытки наложить на себя руки.
К детоубийцам и в современных женских зонах, по-прежнему, отношение самое негативное.
Обряд «опускания» в женских тюрьмах тоже имел место. Такую женщину, сговорившись заранее, ловили всей камерой, прижав в углу, который плохо просматривается из глазка, затыкали рот и брили налысо. Поскольку та вырывалась, то голова у нее оказывалась в порезах. Даже если надзиратели замечали возню в камере и пресекали расправу, на голове у женщины все равно оставалась одна или две дорожки. В некоторых зонах, после того, как виновную побрили, все обитательницы камеры по очереди справляли на нее малую нужду. От лагеря к лагерю этот ритуал сильно различался.
Иногда зэчки устраивали сокамернице изощренные издевательства, макали головой в унитаз, или обмакивали туда зубную щетку, после чего заставляли чистить ею зубы.
Однако статус опущенной в женских колониях никак не был связан с гомосексуальностью.
Лесбийские отношения
Гомосексуальные связи в женских зонах и тюрьмах, в отличие от мужских тюрем и лагерей, никогда не считались чем-то, что роняет достоинство одной из зэчек. В мужской колонии гомосексуальность это самая тяжкая провинность, заключенные вступающие в интимную связь в пассивной роли, это люди даже не второго, а пятого сорта. Их всячески игнорируют, с ними нельзя есть, пить, делить с ними что-либо.
В женской колонии такого нет, жаждущие близости одинокие женщины создают пары и окружающие к этому относятся вполне нейтрально.
Лесбийские пары в местах лишения свободы бывают двух видов.
Одна категория называется «половинки». В такой категории обе девушки выглядят и ведут себя вполне по-женски, зачастую это первоходки, которым просто стало одиноко и захотелось тепла и близости. Эти отношения больше напоминают дружбу с романтическим подтекстом.
Вторая категория отношений возникает между так называемыми «коблом» и «ковырялкой». Коблом называют зечку, которая практически лишилась женских черт, и голосом, и манерами, и фигурой она похожа на мужчину, да так, что иной раз и не отличишь. Такие коблы, оказавшись в камере, начинают искать себе пару. Завоевав партнершу, они ведут себя вполне по-мужски, защищают свою подружку, ревнуют ее, стараются баловать, а иногда и демонстрируют настоящий деспотизм.
Естественно, что и роли у таких парочек строго распределены. Проблема кобла достать или купить чай, какие-то продукты, а вот ее подружка, которую называют ковырялкой, должна все это приготовить и накрыть на стол.
Интимные отношения в женских колониях происходит по обоюдному согласию. Лесбийские пары бывают очень прочными, иногда такие отношения длятся весь период заключения, а случается, что и сохраняются после освобождения.
В штате Вашингтон осужденные мужчины, идентифицирующие себя как женщины, были переведены в Вашингтонский исправительный центр для женщин, бывший ранее единственной женской тюрьмой в штате, и подвергали сексуальной эксплуатации находящихся там женщин-заключенных.
Эта политика, которая была фактически утверждена губернатором-демократом штата Вашингтон Джеем Инсли, еще не была закреплена в законе, как это произошло в Калифорнии, но эта практика уже сеет хаос во всей тюремной системе штата, рассказали National Review бывшие и нынешние сотрудники Вашингтонского исправительного центра для женщин.
Осужденные биологические мужчины могут быть приняты в женскую тюрьму, расположенную в Сиэтле, если административная комиссия признает их диагноз гендерной дисфории, сообщало ранее «Шоу Дори Монсон» радиостанции KIRO.
«Единственным условием является то, что мужчины должны идентифицировать себя как женщины. Они не обязаны делать операцию по изменению внешности, не обязаны находиться в процессе перехода, не обязаны принимать гормональные препараты. Единственное требование — они должны заявить, что идентифицируют себя как женщину» — сказал он в интервью National Review.
По словам Скотта Флеминга, бывшего охранника тюрьмы, его коллега рассказала ему, что обнаружила Андромеду Лав и заключенную женщину с нарушениями развития в постели вместе, без одежды. Эта женщина, Хизер Ли Энн Трент, стала жертвой сексуального насилия и была помещена в отделение психического здоровья тюрьмы.
По словам Флеминга, офицер, задержавшая этих двоих, выписала им штраф, который она сохранила на жестком диске своего компьютера. Примерно через месяц офицер заметила, что это нарушение было стерто с ее рабочего компьютера, утверждает Флеминг.
Флеминг утверждает, что персонал тюрьмы фактически скрыл предполагаемое изнасилование, не подав рапорт о происшествии, чтобы задокументировать случившееся.
«Штат поступил крайне безответственно, поместив их в одну камеру. Позвольте мне повторить, что это только начало, поскольку еще около 150 заключенных должны прибыть из мужских колоний по всему штату… Это изнасилование — лишь симптом гораздо более серьезной проблемы, заключающейся в размещении мужчин с полноценными мужскими гениталиями в женском учреждении», — говорит Флеминг.
Хотя Флеминг утверждает, что некоторые заключенные в тюрьме действительно страдают от гендерной дисфории, он знает и о других, которые злоупотребляют системой только для того, чтобы их поселили вместе с женщинами.
«Штат Вашингтон виноват. Он оставил эти лазейки открытыми, и заключённые были достаточно умны, чтобы понять это. Они пользуются ситуацией, которую создал штат Вашингтон», — говорит он.
Женщины-заключенные в тюрьме относились к Андромеде Лав как к мужчине, называя его местоимениями мужского рода, утверждает Флеминг. В день освобождения из тюрьмы Андромеда Лав коротко постригся и снова стал называть себя мужчиной, о чем Флеминг узнал от нескольких заключенных, включая его сокамерника.
Другой бывший сотрудник исправительного учреждения в женской тюрьме Сиэтла, который предпочел остаться неизвестным из страха мести, подтверждает оценку Флемингом политики перевода трансгендеров.
«Это единственная женская тюрьма в штате Вашингтон. Нам говорили, что большинство женщин, которые находятся в тюрьме, — это женщины, подвергшиеся насилию, и в большинстве случаев насильником является мужчина. Теперь в этом учреждении содержатся мужчины, которые идентифицируют себя как женщины. Это конфликт интересов. Женщины-заключенные обеспокоены, потому что теперь вы ставите под угрозу их безопасность. Эти злоупотребления происходят за кулисами, и на них закрывают глаза», — говорит бывший офицер.
Кара Дански, президент американского отделения Женской правозащитной кампании, прокомментировала ситуацию в Калифорнии, где аналогичная политика в отношении трансгендеров закреплена в законе: «Международное право и элементарная человеческая порядочность требуют, чтобы заключенные мужского и женского пола содержались в отдельных помещениях. Этот закон является вопиющим нарушением международных норм в области прав человека».
Женское учреждение в Центральной Калифорнии попало в заголовки газет после того, как Женский фронт освобождения обнаружил, что медицинская клиника центра распространяла противозачаточные средства, включая презервативы и средства экстренной контрацепции, среди заключенных женщин после переселения к ним трансгендеров. Плакаты в медицинских кабинетах рекламировали ресурсы, доступные для «беременных», включая дородовое наблюдение, аборты и усыновление.
Дански говорит, что больше всего ее расстраивает то, что радикальные левые, отстаивающие новое правило, похоже, признают, что оно противоречит науке. Предоставляя противозачаточные средства, чтобы предотвратить оплодотворение, которое возможно только мужчиной, калифорнийская тюрьма молчаливо признает, что новые трансгендеры на самом деле являются биологическими мужчинами, говорит Дански.
«Тот факт, что сотрудники калифорнийской тюрьмы раздают противозачаточные средства, является признанием того, что они понимают, что эти заключенные — мужчины» — отмечает Дански.
LiveInternetLiveInternet
—Рубрики
—Музыка
—Поиск по дневнику
—Подписка по e-mail
—Статистика
«Опущенные» в женских тюрьмах. Вот что с ними делают и почему.
В российских местах лишения свободы для женщин иерархия заключенных и вообще быт существенно отличается от мужских зон и тюрем – там, как правило, нет понятий и не рулят воры в законе.
Тем не менее, определенное кастовое деление есть и в «дамских» МЛС. Изгои здесь обладают теми же качествами, что и везде.
Самые презираемые зечки в женских МЛС несколько отличаются от представителей низжих мастей в мужских зонах и тюрьмах – здесь иерархическая лестница имеет свои ступени. В первую очередь, в женской тюрьме имеет значение личность осужденной, а не ее послужной список отсидок и прежних криминальных «заслуг».
Строго говоря, в женских зонах и тюрьмах почти нет определенных категорий зечек, которых изначально и принципиально гнобят и прессуют – все зависит, главным образом, от личностных качеств осужденной. Изгоев в женских МЛС, в основном, просто сторонятся.
Одни из самых презираемых в женских МЛС – героинщицы, наркоманки с большим стажем. Это выхолощенные в моральном плане особи, способные продать и предать буквально за щепоть чаю, кусок мыла или сигарету. Любую стоящую информацию, исходящую от новой знакомой, они стараются «монетизировать», стуча администрации МЛС.
В зонах и в камерах СИЗО сиделицы стараются жить «семьями» – завести себе подругу (подруг) по несчастью и заниматься с ними общим нехитрым хозяйством. Это не имеет ничего общего с лесбийскими наклонностями – просто так легче выжить в заключении, к подобному способу обустройства в особых условиях женщин толкает инстинкт семейственности, заложенный в представительнице слабого пола изначально, свыше. Героинщицы – одиночки, в «семью» их никто не принимает.
Некоторые сиделицы сдать могут даже не умышленно, а «по простоте душевной». Таких в зонах и тюрьмах тоже сторонятся, но особо не гнобят – «старшая» знает всех стукачей в камере или в отряде, и считается, что уж лучше «своя», чем присланная новая, от которой не знаешь, чего ожидать.
Убийц своих детей на женской зоне запросто могут избить и потом постоянно унижать – это изначально изгои среди осужденных, пожалуй, главная категория сиделиц, которым суждено расплачиваться в неволе за свое прошлое.
В женских зонах и тюрьмах сидят много «вичовых» (с диагнозом вирусного иммунодефицита человека), больных венерическими или онкологическими заболеваниями. Этих тоже сторонятся из чувства брезгливости и боязни заразиться.
Надо работать или огребешь
В низшей касте в женской зоне может оказаться любая, если она не выполняет производственное задание. Женщине (девушке), не способной освоить швейную машинку и выдавать «на гора» ежедневную норму, грозят серьезные разборки в отряде, вплоть до избиения: от ее выработки страдает весь коллектив. Отрядницы могут вырвать волосы, выбить зубы, а в карцере отделают дубинками. Даже если у сиделицы хороший «подогрев» с воли, но она не умеет шить, «люлей» ей чаще всего все равно не избежать.
В женской зоне и тюрьме для их «постоялиц» особенно важно соблюсти физическую чистоту, что не так просто в сравнении с условиями на воле. Зачуханных, запустивших себя там не любят и избегают. Не зря одной из самых ценных вещественных валют в таких МЛС наряду с сигаретами и чаем является простой кусок мыла. Не всем удается получать хорошие передачи с воли, и поэтому многие зечки нанимаются дежурить за других за пару пачек сигарет, чая или шампунь – дежурство всегда можно купить. Такие осужденные не презираемы другими, если содержат себя в чистоте и не «косячат», просто у них безвыходное положение.
«Забычила — и получился разбой» Узница женской колонии о лесбийской любви, заколотых детях и беспределе
Фото: Денис Гуков / РИА Новости
Что творится за высокими стенами женских колоний в России, 33-летняя Галина Воробьева знает не понаслышке. На счету матери троих детей — два срока в Ленинградской и Можайской колониях. Блатные расклады, борьба за выживание, лесбийская любовь и разлука с детьми — лишь малая часть того, что она видела за решеткой. И хотя о своих отсидках заключенные говорят неохотно, Воробьева согласилась побеседовать с «Лентой.ру» и рассказать подробно о жизни в женской колонии.
«Меня закрыли»
В жизни каждого наркомана бывают периоды просветления. Я вышла замуж, родила дочь и сына. Но потом срыв, тянет обратно, хочется движухи. Уходила из семьи — вечеринки, тусовки, — потом возвращалась. Две-три недели отсутствия были для меня в порядке вещей. В 2007 году органы опеки лишили меня родительских прав. Мой отец оформил опекунство на моих детей, несмотря на то, что мы не общались. Видимо, у него было чувство вины за то, что отстранился в свое время от моего воспитания. С мужем мы к тому времени уже развелись.
В 2010 году была еще одна попытка начать нормальную жизнь. Я устроилась на работу, попыталась стать нормальным человеком. Перестала колоться, но начала пить. Просто заменила одно другим. Когда выпиваешь, легко заводить новые знакомства. Так у меня появилась компания. Новые друзья воровали, занимались грабежами, мошенничеством. Я тоже начала красть. Очередная пьянка, отобрали у кого-то телефон и деньги, завели дело. Но тогда мне дали шанс — отпустили под подписку о невыезде. А я не оценила этого, прямо под подпиской, в той же компании, снова совершила грабеж — и меня закрыли [арестовали].
В СИЗО провела восемь месяцев. После общения с уголовниками в своей компании я была наслышана про порядки. Есть такое понятие — семейничество: подружилась с двумя сокамерницами, мы вели общее хозяйство, делились продуктами, с остальными были ровные отношения.
«Женщины-зечки — тревожный контингент»
В 2012 году я получила три года, и меня отправили в женскую колонию в Ленинградской области — Ульяновка называется. Женщины вообще сложные создания, а женщины-зечки — это тревожный контингент, психика у всех нарушена. На зоне авторитет у «кратких» — это неоднократно судимые.
Залог успеха на зоне в том, чтобы «хорошо сидеть». А что это значит? Чтоб не наезжала администрация, чтоб ровные отношения с зечками. Ты должна уметь за себя постоять. Я вот уверенная в себе, физического давления на меня было мало, в основном моральный пресс. Напряжение каждый день, потому что каждый день ты должна отстаивать свои права: на место в комнате питания, в каптерке, на розетку, в курилке, ну и так еще по мелочи. Но если рот не открывать, если не можешь отстоять свое мнение, разрулить ситуацию, то тебя чморят. Делают разные пакости: бойкот процветает, тебе говорят все, что о тебе думают, могут подложить запрещенку — духи, цветные вещи. На воле это мелочи, а там это взыскание, и если его получишь, то уже не можешь выйти по УДО. А выйти все стремятся. Но если ты чмо, то сами зеки будут ставить тебе палки в колеса.
Исправительная колония №2 в поселке Ульяновка (Ленинградская область)
Вышла из карантина, мне выдали форму 52 размера, а я ношу 44-й. Это пиджак-юбка, пиджак-брюки. Одна дама предложила мне ушить форму за блок сигарет и стограммовую банку кофе. Отдала ей форму, а она «задинамила»: две недели я не могла ее найти, потом наконец-то отловила в курилке и вежливо спрашиваю: «Что за дела?» Она давно сидела и, видимо, решила на новенькой отработаться. Ответила мне: «Ты кто такая? Иди гуляй». Годы общения с уголовниками и наркоманами на мне сказались, и я надавала ей. Через пару часов дамочка принесла мне ушитую форму и вернула сигареты. Так я получила свое первое взыскание.
Мне повезло очень сильно: наш бригадир Яна, которая 16 лет отсидела, оказалась моей землячкой. Есть негласное правило: земляки помогают друг другу. Она грамотно руководила, могла договориться с администрацией, все к ней шли за помощью, хоть она и строгая была.
Я еще в карантине была, мне прислали посылку: сапоги, цветные кофты, термо- и корректирующее белье. Хоть ты и на зоне, но хочется минимального комфорта и красоты, а в колонии ходят только в форме — платок, пальто и обувь. Но кто давно сидит и у администрации на хорошем счету, имеют послабление: они могут носить одежду и обувь неустановленного образца. Я обратилась к Яне за помощью, и через некоторое время мне, новичку, разрешили носить свои сапоги и водолазку с блестками. Еще Яна помогла мне с работой. Сначала меня распределили на швейное производство, но там платили копейки — 300-400 рублей в месяц. А потом Яна устроила меня на вольное производство, которое было на территории нашей колонии. Там производили пластмассовые изделия. Зарплата уже 2000 рублей в месяц плюс бонусы за переработку — сигареты и кофе, а это ценный товар в колонии, которым все можно оплатить.
«Забычила — и получился разбой»
Я вышла из Ульяновки в январе 2015 года с настроем, что сидеть больше не хочу. Вернулась в Рыбинск и устроилась на работу официанткой. Директор кафе лояльно отнесся к моей судимости. Все было хорошо. Познакомилась с молодым человеком. Забеременела, потом выяснилось, что он наркоман. Завязать у него не получилось, и мы расстались. Однажды с подружкой поехала в гости, опять пьянка. Видимо, тюремные устои дали о себе знать.
Забычила — и получился разбой. В том же 2015-м мне дали 2,5 года. Мой начальник просил за меня и соседи, поэтому получила по минимуму. Прокурор просил пять лет. Приехала в Можайскую колонию с огромным животом: 36 недель срока. Сама волокла два тяжеленных чемодана, никто из сотрудников не помог. С нами были еще две мамочки с младенцами: одному три месяца, другому девять. Сотрудницы у них молча забрали детей, они спрашивают — куда? Те ответили им по-хамски. Сразу поняла, что здесь все будет очень жестко.
После родов я стала работать нянечкой в доме ребенка при колонии. Декретный отпуск 71 день. У меня были 15 новорожденных, я буквально выползала с работы. Малыши постоянно плачут, потому что голодные, морально очень тяжело. Даже не было возможности увидеть своего ребенка. Впервые сына увидела через четыре месяца.
В Можайке с 2010 года зечки жили вместе с детьми, но потом из-за какой-то инфекции детки стали умирать, и корпус совместного пребывания закрыли. В 2012 году его открыли, но мамочки все равно не жили с детьми. И вот мы — десять мамок — стали ходить к администрации и выбивать совместное проживание. Писали жалобы президенту, уполномоченному по правам человека, по правам ребенка. У меня была подруга Юля, она юридически подкована была — адвокат, помогала нам.
Большинство наших жалоб не уходили из колонии, администрация все время придумывала разные отмазки — просто им не хотелось брать ответственность: это же постоянные проверки, излишнее внимание к колонии. Нас прятали от проверяющих, когда приезжали представители общественной наблюдательной комиссии (ОНК), чтобы мы не жаловались им. Мы, в свою очередь, шли на шантаж, что все расскажем про здешние порядки, если нам не разрешат жить с детьми. В итоге, когда моему Матвею исполнилось восемь месяцев, мы стали жить вместе.
Ничего слаще морковки мой сын не видел. Я была в постоянном поиске вкусняшек для него, витаминов. Конфеты, печенье, фрукты — все под запретом. Можно только то, что в официальном меню, а там только зеленое яблоко. Когда я в первый раз дала ему банан — Матвею было полтора года, — он не знал, что с ним делать. Раз в полгода подруга присылала посылку, а там дефицит: влажные салфетки, подгузники, игрушки.
Когда смотришь на своего ребенка и понимаешь, что ты не можешь ему ничего дать, — это убивает. То, что я родила его в колонии, очень на меня повлияло, я переосмыслила тогда всю свою жизнь. Хочется компенсировать ему все, чтобы Матвей не вспоминал, где он родился.
Фото: Владимир Веленгурин / ТАСС
Потом я опять пошла по кабинетам, требовала изменить методы лечения. Там ужасное медицинское обслуживание, детей закалывают антибиотиками. Когда один заболел, его не изолируют из группы, и он заражает остальных. Сразу всех начинают колоть серьезными препаратами, даже новорожденных. У меня сын теперь как наркоман, его никакие щадящие лекарства не берут, потому что в Можайке их подсадили на Цефтриаксон — антибиотик широкого спектра действия.
У меня на руках восьмимесячная девочка начинала орать, когда приходила медсестра с уколами. Она ее узнавала и понимала, что сейчас будет больно, вцеплялась своими ручками в меня. Этого не забыть никогда!
С этой системой ничего сделать нельзя. Сотрудники тебе говорят: а ты чем думала, когда беременная совершала преступления? И ты не можешь ничего им сказать, потому что это действительно так. Начинаешь объяснять, что это же дети, а тебе говорят: это дети зечек. Какое отношение к нам — спецконтингенту, такое же и к нашим детям. Осознание того, что ты бессильна, очень угнетает.
«Я не в лесбийской теме»
В Ульяновке страсти кипели. А вот Можайская — это колония нравов. За лесбиянство, назовем вещи своими именами, строго наказывали, и там этого было очень мало. Оно присутствовало, но скрыто, завуалировано, напоказ ничего не выставлялось. Если женщины и жили какими-то отношениями, то об этом знал очень узкий круг. А в питерской колонии все это процветало. Все три года там я была в шоке. Знаки внимания — записки, подарки — все как в отношениях мужчины и женщины, за тобой начинают ухаживать, но как-то сложнее и страшнее.
Я, как только попала в колонию, заметила, что одна дама в столовой стала пристально на меня смотреть на обедах. Постоянно ощущала ее пристальный взгляд. Однажды утром на своей тумбочке я нашла горячий кофе, шоколадку и записку. Там было написано: давай пообщаемся. Я поспрашивала девочек, кто принес. И они сказали, что эта женщина. Я встретила ее в курилке и объяснила, что не стоит мне уделять внимание — я не в лесбийской теме. Но она еще полгода проявляла настойчивость, дарила презенты: открытка, гель для душа, какая-то цветная футболка в подарочной упаковке, духи даже, которые в колонии запрещены.
Фото: Дмитрий Лебедев / «Коммерсантъ»
В этой каше варились все подряд, вне зависимости от длительности срока, просто природа брала свое, но для меня это неприемлемо. Я воспитана так, что отношения только с мужчинами. Если вам нравится — занимайтесь, но без меня. Уединялись по-разному: ширмовали шконарь (завешивали простынями первый этаж двухъярусной кровати), на заводе в потаенных местечках. Все понимали, терпели, не обращали внимания. Я, когда видела, не молчала, плевалась.
В питерской колонии, конечно же, наказывали за лесбиянство, и жестко: сажали в ШИЗО, накладывали взыскание. Но все равно там было какое-то человеческое отношение к заключенным. Я это поняла, попав в Можайскую колонию. Там лютые женщины работают. В Ульяновке с начальницей отряда у нас были приятельские отношения, она жила жизнью своих подопечных. У нее 130 человек, и она в курсе жизненной ситуации каждой из них. Мы звали ее мама. Там администрация стимулировала к УДО: если на 100 процентов выкладываешься на работе, участвуешь в самодеятельности, не нарушаешь режим, то получаешь поощрения, благодарности и выходишь по УДО. Поэтому там мало стукачей — нет в них нужды.
В Можайке все по-другому. Там зек «крепит» зека. Что это значит? Стукачество. Внутренний настрой очень злой. Зечки работают, пляшут, вышивают крестиком, но благодарности никому не раздают. Там вообще не выходят по УДО.
«Не имею права опускаться»
13 ноября 2017 года мы вместе с Матвеем освободились, ему было два года и один месяц. До заключения у меня были две комнаты в четырехкомнатной коммуналке. Соседка-бабушка умерла, пока я сидела, а ее дочь продала ее долю. Новые хозяева весь строительный мусор, весь хлам свалили в мои комнаты, в них обвалился потолок, были выбиты окна, сейчас они непригодны для житья. Нужны средства на ремонт, их у меня нет. Первые месяцы мы с сыном жили в кризисном центре, там я прошла реабилитационную программу, чтобы избавиться от тюремных привычек.
Галина Воробьева с Матвеем
Фото предоставлено героем материала
Сейчас нас приютила подруга. Планов много, хочется жить нормально, как обычный человек, водить ребенка в садик, работать. Хочу восстановить связи с родственниками, со старшими детьми, восстановить родительские права. Я должна дать Матвею все, чтобы он рос нормально. Дрянь я редкостная, надо было отсидеть два срока, чтобы понять и оценить то, что мне было дано. Теперь я не имею права опускаться. Конечно, я все это заслужила, но есть такая категория людей, которые не осудят, поднимут с земли. Незнакомые люди проявили к нам заботу, внимание и сочувствие. Я им очень благодарна.
Галина — одна из участниц проекта «Возрождение», проводимого благотворительным фондом «Протяни руку» совместно с фондом президентских грантов. Проект направлен на адаптацию женщин, освободившихся из мест лишения свободы, в самый трудный для них период — в первые месяцы на воле.