Что бывает после революции
Жизнь после революции
Матрёна, дочь Григория Распутина. Как сложилась её жизнь после революции
Девочка из сибирской глуши
Матрёна Распутина родилась 27 марта 1898 года в селе Покровское Тюменского уезда Тобольской губернии. Ее родителями были крестьяне-паломники 29-летний Григорий Ефимович Новых по прозвищу Распутин и 32-летняя Прасковья Федоровна Дубровина.
В 1903 году отец Матрёны отправился в Петербург к ректору духовной академии епископу Сергию (Страгородскому), где также познакомился с епископом Гермогеном (Долгановым), разглядевшим в Григории большой талант. Уже к 1904 году Григорий приобретает чуть ли не всероссийскую славу, как «божий человек» и «старец-лекарь».
В 1905 году Григорий впервые встречается с императором Николаем II.
Даже на фото Григорий держит старшую дочь на руках, а младшие дети стоят рядом:
В Матрёне Григорий видел «аристократический» потенциал, он был уверен, что дочка станет настоящей дамой и добьется значительных успехов при дворе.
В своем отцовском ослеплении Распутин не замечал недостатков 16-летний дочери, которые другим были отлично заметны. Вот, например, как описала Матрёну светская дама и писательница-мемуаристка Вера Жуковская:
«Широкое лицо с квадратным подбородком и яркими губами. Её кашемировое платье, казалось, вот-вот лопнет на сильном, пахнущем потом теле. Светские дамы называют её ласково Мара и Марочка».
Также Жуковская высказывала недоумение, что дочь Распутина вызвала такой ажиотаж у принцесс и графинь. Впрочем, негативное впечатление светской дамы о Матрёне вполне могло быть продиктовано банальной завистью.
Другие воспоминания свидетельствуют, что Матрёна была добрым и щедрым подростком. Отец приучил ее никогда не выходить из дома с пустыми карманами, а всегда носить в них что-то для нищих. Девочка носила с собой конфеты, сухари, сушки, пряники. Все это она отдавала встреченным «странникам божьим» и беспризорным детям.
Папеньки больше нет
Девушек доставили в полицейский околоток, где им пришлось пережить тяжкий момент опознания сначала принадлежавших их отцу галош (их первыми выловили из Невы), а уже затем и тела Григория Ефимовича.
Пресса взорвалась радостными статьями, народ на улицах ликовал, праздновал «освобождение России от Гришки». В это время в квартирке на Гороховой горько плакали две девушки, лишившиеся самого дорогого человека на свете, лишившиеся помощи и защиты в стране, стоящей на пороге краха.
После революции дочка Распутина вместе с мужем, дворянином Симбирской губернии, подпоручиком Борисом Николаевичем Соловьевым бежала в Румынию. В Бухаресте беженцам пришлось туго. Чтобы заработать на жизнь, набожная Матрёна вспомнила уроки танцев и стала работать. танцовщицей в кабаре.
Когда Бухарест перестал казаться эмигрантам безопасным местом, Матрёна и Борис перебрались в Париж. Здесь Соловьев устроился на автомобильный завод, но, с детства отличавшийся слабым здоровьем, не выдержал тяжелого труда и в 1926 году скончался.
Матрёна осталась одна с двумя дочерями. Чтобы дать девочкам образование, Распутина-Соловьева трудилась гувернанткой.
Следует сказать, что мотивацией Матрёны Григорьевны была не только месть за отца, но и стремление обеспечить будущее своих дочерей. В качестве компенсации за понесенные моральные страдания женщина затребовала от Юсупова и Романова колоссальную сумму в размере 800 тыс. долларов США.
В своем иске Матрёна Григорьевна однозначно обозначила Феликса Феликсовича и Дмитрия Павловича как убийц ее отца. В сопроводительном письме она написала:
К разочарованию Матрёны Григорьевны, иск был отклонен: судья счел, что французская фемида не имеет юрисдикции над политическим преступлением, произошедшим в Российской Империи.
Не сумев прищучить Юсупова и великого князя Дмитрия Павловича в суде, Матрёна Григорьевна решила действовать на их же поле, а именно, написать собственные мемуары, которые прольют свет на событие, разделившее ее жизнь на «до» и «после».
Чтобы прокормить семью, Матрёна решается на удивительный шаг: она устраивается в качестве цирковой артистки в цирк Братьев Ринглинг. Через некоторое время она организует собственное цирковое шоу «Укротительницы львов, дочери известного безумного монаха, чьи подвиги в России удивили мир».
Конечно, такое название было несколько оскорбительным по отношению к памяти отца, но. эмигрантке с двумя детьми были необходимы деньги. Со своим шоу Матрёна Распутина объехала всю Европу, побывала в Перу, где во время выступления ее ранил медведь. В конце 30-х годов она оказалась в США.
Настоящим откровением для дочери сибирского «старца» стало пребывание в солнечном Майами. Здесь Матрёна и решила остаться. Она бросила цирковую профессию и устроилась клепальщицей на оборонную верфь.
В 1945 году Матрёна Распутина получила американское гражданство. На оборонных предприятиях США женщина трудилась до 1955 года, после чего вышла на пенсию и перебралась в Лос-Анджелес. Подрабатывала сиделкой в больницей, няней, репетитором русского языка.
27 сентября 1977 года сотрудники одного из домов престарелых в пригороде Лос-Анджелеса вызвали полицию и сообщили о смерти 79-летней женщины, получавшей пособие по соцобеспечению. Прибывшие на место стражи порядка выяснили, что это была Матрёна (Мария) Григорьевна Распутина.
Так закончился земной путь сильной и трудолюбивой женщины, которая не унывала даже в самые тяжелые моменты своей жизни и всегда отстаивала честное имя своего отца, которого, в отличие от всего мира, она считала святым человеком.
Краткая история России после 1917 года
Период с 1924 г по 1953 г.
Период с 1956 г по 1965 г.
Сыграв свою роль, сталинизм исторически исчерпал себя. Он стал помехой для нормальной жизни страны и дальнейшей её эволюции. В сфере управления обществом сложился государственный чиновничий аппарат, который стал играть более важную роль сравнительно с аппаратом сталинской власти. В его интересах было сделать своё положение стабильным, обезопасить себя от правящей сталинской мафии, опиравшейся на органы государственной безопасности и массовые репрессии. В сфере идеологии сталинский уровень идеологии перестал соответствовать интеллектуальному уровню населения и его настроениям.
В среде советской интеллигенции стали приобретать влияние люди, выглядевшие либералами в сравнении с людьми сталинского периода. Они отличались от своих предшественников и конкурентов лучшей образованностью, «большими» способностями и инициативностью, более свободной формой поведения, идеологической терпимостью.
Началось интенсивное проникновение Советского Союза в страны Запада в самых разнообразных формах: расширение дипломатических служб, числа журналистов, учёных, деловых людей, туристов и т.д. Стал складываться значительный слой людей, часто бывавших за границей, имевших регулярные контакты с западными людьми, так или иначе связанных с заграничными делами. Они превращались в привилегированную часть населения, испытывали на себе в первую очередь соблазны западного благополучия. Через них влияние Запада испытывала правящая верхушка.
Период с 1965 г по 1985 г.
Период с 1985 г по 2000 г
Наибольшие проблемы сложились в экономической сфере, а несменяемость власти не позволяет опробовать иные методы развития экономики.
В чем суть проблем в экономике.
1. Не проводится ее модернизация. В определенной степени это связано с такими факторами:
— наличием природных ресурсов (нефти, газа, леса, металла), что позволяет получать достаточно высокий экспортный доход;
— боязнью сокращения рабочих мест, безработицы, так как современная модернизация производства сокращает огромное число людей. А эти люди голосуют за власть. Проще держать большое число людей, платя им низкую зарплату и ввозя еще более низкооплачиваемых гастарбайтеров.
2. Высочайшей коррупцией на всех этажах власти. Элиты не ощущают себя легитимными и ведут себя как временщики.
3. Сохраняются большие государственные сверхмонополии, которые не имеют конкурентов, а потому слабо модернизируются.
4. Практически отсутствует конкурентная среда. Рынок поделен между небольшим числом крупных монополий, что позволяет осуществлять их сговор, сохраняя высокие цены при отсутствии модернизации производства. «Ловить» этот картельный сговор практически невозможно.
В результате в России началась затяжная стагнация: производство не увеличивается, а в обрабатывающих отраслях – падает. Выхода всего два: жесткая принудительная политика государства, заставляющая проводить модернизацию без сдерживания сохранения рабочих мест (с запретом на вывоз капитала) и принудительное дробление монополий с созданием конкурентной среды и с самыми жестокими штрафами за сговор. То есть, по сути дела, резкое вмешательство государства с пренебрежением к свободе частного предпринимательства и частной собственности.
Нынешняя власть (исполнительная и законодательная) на способна провести подобные меры, так как тесно связана с монополиями.
Возможность сохранения России в ее нынешних границах связана, на мой взгляд, только с
отказом от капиталистической системы, может быть, по китайскому образцу. Очевидно, что настроенный западнически средний класс будет бороться против этого всеми силами.
Что бывает после революции
Данное сообщение (материал) создано и (или) распространено иностранным средством массовой информации, выполняющим функции иностранного агента, и (или) российским юридическим лицом, выполняющим функции иностранного агента
В стране первой победившей арабской революции – первые выборы
Фейда Хамди. Фото: tunisia-live.net
Ну вот, Фейда Хамди, как сходится большинство показаний, и была тем самым полицейским. Она ненадолго попала в тюрьму при Бен Али (пытался сбить недовольство), и потом еще на почти четыре месяца после его свержения. А теперь она снова на работе в своем участке: говорит, что не виноватая, рассказывает, что и сама еще при старой власти предчувствовала революцию. Буревестница. С января в Тунисе проходят демонстрации с требованиями чистки старого госаппарата: по мнению участников, революции недостаточно, пока Лейла Хамди сидит в своем участке. И вообще, к чему такой огромный плакат, такой огромный лоскут, когда каждый раздет, разут и, как до революции, безработен. Требовать же от революции, чтобы она сразу одела, накормила, вымыла, причесала и утерла сопли – это слишком много. О слишком много порассуждаем в следующем посте.
Что бывает после революции в стране?
Любой стране. От самых могущественных стран, до самых маленьких? И есть ли разница?
После каждой революции страна долго приходит в себя, залатывает экономические дыры, но возвращается к прежнему. Революция всего лишь способ смены правителей, но не жабывайте что на их места придут те же богатеи, возможно более жадные.
Революцию устраивают, на мой взгляд, активные и агрессивные, склонные к кардинальному изменению экономики страны люди. Которые часто не задумываются или просто не знают всех тонкостей и нюансов последствий таких кардинальных действий. На ум не приходит пример свержения власти более дипломатичными, духовно и творчески развитыми людьми.
Революция, в любом случае, это передел не только материальных потоков, но и изменение национальных и духовных ценностей общества.
Мне это представляется так люди искусственно создают себе проблемы, препятствия, всевозможные локальные конфликты в больших масштабах, которые при правильном расположении действий можно было просто избежать, а в последствии начинают героически эти созданные проблемы преодолевать, зачастую неся большие потери в виде человеческих жертв и разрушений.
Террор и разруха часто вместе с гражданской войной. Для людей ничего хорошего не бывает. После террора и передела власти у власти остается самый безжалостный и хитрый из революционеров, посадивший в тюрьму или вынудивший убежать тех с кем делал революцию.
Как известно из практики ничего хорошего не бывает. Смена власти посредством революции это хаос, беспредел, как правило человеческие жертвы, страдает экономика. В общем ни для одной ни для другой стороны хорошо обычно не заканчивается.
Возьмите недавние революции стран ближнего востока. Порядок ни в одной стране кажется еще не наведен.
Если сильно потрясти банку с компотом, то со дна всколыхнется вся муть! Потом долго эта муть оседает!
После революции может быть хаос,паника,разруха и передел собственности,и только это.
Но однозначно, что революции совершаются не ради людей, а ради власти и денег для верхушки.
В таких условиях трудно поднять народ на баррикады, тем более, что механизмы подавления достаточно сильны и надежны. Даже если найдутся активные люди, ратующие за социальную справедливость, без поддержки «сверху» у них ничего не получится. Но разве пойдут «пчелы против меда», то есть верхи сами против себя? Сомневаюсь.
Ахметов считает, что надо садится за стол переговоров и по его мнению обсуждать должны «политики, власть, оппозиция, моральные лидеры страны»,что делать дальше и приняли такое решение, которым бы можно было гордится и в последствии выиграли от этого Украина и каждый украинец, не важно, что в последствии люди могут потерять мировой рейтинг, главное,чтобы рейтинг Украины пошёл в вверх.
Ещё он хочет видеть Украину целостным государством и хотел бы решать вопросы с помощью компромисса.
Ахметов заинтересован в мире, а не в войне, надо понимать, что у человека много крупнейших предприятий по всей Украине и война, даже холодная ведёт к потере денег, коммерческой привлекательности и престижа страны.
По двум случаям в Керчи и в Архангельске пока рано делать серьёзные выводы. Возможно совпадение или наложение двух случаев, когда один вызвал другой. Но тревожная тенденция есть. Тут все дело в том, что долго не может продолжаться политика в стране, когда пропасть между властью и народом становится слишком большой. Когда одни получают в десятки раз больше других, хотя не делают никакой сверхтрудной работы. Например, депутат Думы получает только зарплату (без всяких надбавок и льгот) в десять раз больше, чем средняя зарплата по стране, а «эффективный манагер» имеет в день столько, сколько за год средний учитель.
Последствия революции 1917 года. Жизнь «бывших». Повседневность женщин из привилегированных слоёв после 1917 года
9-11-2019, 13:19 | Открываем историю / Новый взгляд на историю | разместил: Редакция ОКО ПЛАНЕТЫ | комментариев: (1) | просмотров: (4 337)
«Жизнь стала сплошным приключением на необитаемом острове, сплошной борьбой за существование, заботой об одежде, пище и топке».
Так описывала жизнь после революции в своем дневнике за 1919-1921 гг. выпускница Высших женских курсов, дочь воронежского учителя Зинаида Денисьевская.
Тот же мотив изоляции, внезапной оторванности от привычной жизни звучит и в воспоминаниях Нины Берберовой, отец которой был крупным министерским чиновником из Петербурга:
«Я вполне отчетливо сознавала, что от меня остались клочья, и от России – тот небольшой кусок, где мы сейчас жили, без возможности свидания или переписки с теми, кто жил по другую сторону фронта гражданской войны».
Нине было шестнадцать лет, когда революционная волна смыла её за борт прежнего существования и выбросила на неизвестный берег. На этом же берегу оказались многие из тех, кому советская власть дала обозначение «бывшие люди». В эту категорию попали аристократы, дворяне, офицеры Белой армии, духовенство, купцы, промышленники, чиновники монархического аппарата и ряд других социальных групп. Всех этих людей ждала холодная, жестокая terra incognita – неприветливая тьма, в которой приходилось продираться наощупь и добывать пропитание своими руками. Прежние знания, прежние навыки в одночасье стали бесполезным багажом, от которого нужно было как можно скорее избавиться – чтобы выжить.
«Чему меня учили? Меня не учили, как доставать себе пропитание, как пробиваться локтями в очередях за пайкой и ложкой, за которую надо было давать залог; меня не учили ничему полезному: я не умела ни шить валенки, ни вычесывать вшей из детских голов, ни печь пироги из картофельной шелухи».
И Нина, и Зинаида, и тысячи других девочек, девушек и женщин в одночасье оказались «бывшими» и дочерьми «бывших» отцов — «бывших» помещиков, учителей, врачей, писателей, юристов, купцов, актеров, меценатов, чиновников, многих из которых новая жизнь сделала «совершенно прозрачными, с глубоко запавшими глазами и тяжелым запахом».
Что же представлял собой этот остров, населенный «бывшими»? Как революционные события, гражданская война и смена власти изменили (точнее сказать, искорежили) бытовые условия жизни женщин «нежелательного» происхождения? Как и где они жили (точнее сказать, выживали) в новом «царстве – голодных, зябнущих, больных и умирающих людей», которое пришло на смену прежней монархии? Как они чувствовали себя в мире, где места для них уже не было – и, главное, что они сами говорили об этом?
Революция принесла с собой тотальный хаос, в который все больше и больше погружались города. Отключилась телефонная связь, начались проблемы с транспортом: редкие трамваи были переполнены, извозчика можно было достать только за большие деньги. Закрывались или пустовали аптеки, лавки и магазины, заводы и предприятия. Зинаида Гиппиус назвала Петербург могилой, процесс разложения в которой неизбежно идет все дальше и дальше. Многие очевидцы писали о жизнь после революции схожими словами: как о загнивающем, больном потустороннем мире, наполненном людьми-тенями, бесцельно бродящими в холодном аду неизвестности.
Нина Берберова, 1917 г.:
«Трудно и печально отрываться в эти годы (шестнадцать лет) от того, с чем сжился: оборвать дружбу, бросить книги, бросить город, красота и величие которого в последние месяцы начали помрачаться от разбитых окон, заколоченных лавок, поверженных памятников, снятых дверей и длинных угрюмых очередей».
Софья Кларк, родственница Саввы Мамонтова, 1917 г.:
«Тишина в городе была гробовая. Все закрыто. Ни банков, ни магазинов, и денег не было, чтобы купить что-нибудь. Будущее было совсем неизвестно. Иногда казалось, что «чем хуже, тем лучше», что большевики долго не продержатся у власти. Кончились буржуазные газеты: Русское Слово, Русские Ведомости. Выходили только известия Совета Рабочих Депутатов. Но известий в них было мало. Наступал голод и холод, отопления не было. У нас, к счастью, во дворе были сложены дрова, но на большой дом их не могло хватить на долго. По вечерам было страшно выходить. В темноте останавливали, снимали пальто».
Елена Дулова, дочь князя Г.Н. Дулова, скрипача и профессора Московской консерватории, о феврале 1919 г.:
«Москва потонула в сугробах… Посредине улиц тихо брели худые, изможденные люди… Трамваи не ходили».
Зинаида Денисьевская, март 1922 г.:
«Устала я. И странно мне от Смерти вернуться к жизни. Я не знаю хорошенько, стоит ли к ней возвращаться. Есть что-то непереносимо уродливое, безобразное в общей атмосфере жизни, именно русской теперешней, — в этих худых, голодных людях, теряющих облик человеческий, в этих разгулах страстей – наживы, кутежа и разврата меньшинства, в этом болоте безграмотности, невежества, дикого эгоизма, глупости воровства и т.д.».
Одной из главных проблем стал холод. Когда запасы дров кончились, каждое полено, каждая щепка стала на вес золота. Температура в квартирах доходила до минусовой. Больницы не отапливались. Прогреть обледеневшие комнаты было крайне сложно: растопить печь или чугунку стоило большого труда. На дрова распиливали мебель, жгли книги. Тепло стало роскошью, доступной немногим.
«Голод и холод душевный и физический».
«Холод и холод. Страх перед междоусобной войной, перед потерей близких…»
«Жизнь – стала топкой печей, приготовлением еды и починкой белья… Борьбой с холодом…»
«Я уже поняла, что холод тяжелее голода. Голод и холод вместе – ничто перед духовным страданием».
«В городе – неопределенное настроение. Все поглощены мыслью о топке и о продуктах».
В этой ситуации соблюдать простейшие правила личной гигиены было крайне сложно. Надежда Мандельштам вспоминает, какие усилия нужно было прилагать для того, чтобы «помыться в огромном городе, где первым делом уничтожили все ванные комнаты. Мы мылись, стоя на одной ноге и сунув другую под кран с холодной водой». Общественные бани закрылись из-за недостатка топлива. «…в промерзших квартирах промерзал водопровод и канализация. Уборные представляли собой страшные клоаки. Предлагалось всем гражданам проливать их кипятком. В конце концов, получилось так, что помойки превратились в общественные уборные».
Поэтесса Вера Инбер вспоминала:
«В те годы мне было очень плохо: я совершенно перестала понимать, для чего я живу и что будет дальше. Кроме всего прочего, еще не на что было жить. Вещи из дому вытекали неудержимо, как вода, мы питались сначала портьерами, скатертями, наконец, роялем».
В новом – но не дивном – мире торговля стала одним из основных способов пропитания. Крайняя нужда заставляла продавать все до нитки. «Есть что-то надо», «не на что было жить», «есть почти нечего». На рынок «вытекало» все: украшения, одежда и обувь, книги и картины, мебель и занавески, ковры и скрипки, столовое серебро и сервизы. Бережно хранимые фамильные драгоценности в тяжелых условиях существования становились просто вещами, которые можно было продать или обменять на еду. Перед лицом голода предметы из прошлой жизни теряли смысл и былую значимость. Книги и красивая дорогая мебель превращались в дрова для топки квартиры, золото и серебро – в пшено и картофель. Любовь Менделеева в борьбе «за хлеб насущный» и для того, чтобы прокормить Александра Блока, занятого службой революции, не пожалела ни пяти сундуков своего актерского гардероба, ни «тщательную подобранной коллекции старинных платков и шалей», ни «обожаемой» нитки жемчуга. «Сегодня продавала на Смоленском рынке бабушкин (со стороны мамы) браслет – единственная уцелевшая у меня вещица… Мне не жаль было ее, как вообще не жаль ничего из наших обывательских скарбов. Но смертельно надоело постоянно нуждаться», – пишет Мария Белоцветова, жена поэта и антропософа Н.Н. Белоцветова, в эмиграции руководившая русской антропософской группой в Берлине.
Т.М. Кардиналовская вспоминает, как после революции пришлось обменять на хлеб и молоко ордена отца, — офицера, к тому времени уже погибшего на фронте – в том числе, Орден Белого Орла, «наивысший орден в царской армии».
Белоцветова рассказывает об артистке театра Корша Мартыновой: «Бедная старушка принуждена продавать, менять на картошку и хлеб поднесенные ей при цветах и подарках ленты… В каком государстве происходило нечто подобное. ».
«У бабушки были уникальные вещи, серебряные, фамильные. Некоторые — золотые. Фамильные украшения, ожерелья, браслеты. Столовое серебро и столовое стекло, изготовленное в Италии бог знает в каком веке. Тончайшее. Дунешь — разлетится. Тронешь его – поет. Оно переходило из поколения в поколение. Все это хранилось в длинных больших коробках, выложенных внутри бархатом. Бабушка занавешивала окна, чтобы снаружи ничего не было видно, и тогда только открывала эти коробки» — пишет о своем детстве Марина Дурново, внучка князя Голицина. Все эти вещи – все, что оставалось «красивое или дорогое» — ее бабушка постепенно продавала в иностранных посольствах.
«И на вырученные деньги приносила домой кушать, еду, потому что нам не на что было жить».
Вот что вспоминает Раиса Монас, происходившая из еврейской купеческой семьи (ее отцу принадлежала гостиница в Минске), о ситуации в послереволюционной Одессе, где она оказалась после бегства из родного города:
«С приходом большевиков продовольственное положение резко ухудшилось, помню один период, когда мы ели только кукурузу и помидоры. Финансовое положение было чрезвычайно сложное: «керенки», бывшие еще в ходу при белых, сразу исчезли, черный рынок процветал, и т.к. советские рубли ничего не стоили, все продавали еще имеющуюся иностранную валюту, чтобы иметь возможность каждый день покупать продовольствие. Мануфактура тоже исчезла: весной 1921 г., когда я кончала гимназию, мне сшили платье из простыни…»
К слову, простыня была не самым экзотичным материалом, из которого в то время приходилось шить одежду. Платья мастерили даже из марли для перевязок, белье – из аптечной кальки, на юбки перекраивали отцовские брюки. В тотальной нищете, в ситуации, когда весь гардероб до нитки – в прямом смысле – был продан, на долю женщин оставались лишь обноски и мечты о такой роскоши, как чулки и хорошие туфли.
«Если нам попадала в руки тряпка, тут же разыгрывалось необузданное воображение, как бы из нее, вожделенной, сделать нечто прекрасное и годное на все случаи жизни», – вспоминает Надежда Мандельштам.
Торговать нужно было постоянно – прожить на вырученные деньги при стремительно растущих ценах обычно удавалось недолго. «У меня опухли ноги и уже завтра, если не случится чего-либо непредвиденно-удачного, придется идти на Смоленский торговать…», – жалуется своему дневнику Мария Белоцветова. Как замечает А.А. Сальникова, «торговля и обмен вещей на толкучках завоевывают особое место в жизни девочек в это страшное время». В памяти Елены Дуловой 1918–1919 гг. остались как «самый кошмарный период в четырехлетнем голоде». Маленькая девочка каждый день бегала навещать маму в больнице – босиком. Зимние вещи пришлось продать соседу, чтобы купить на них на Смоленском рынке яблоки, манную крупу и молоко для больной матери.
Зинаида Гиппиус, блистательная и экстравагантная поэтесса, царица петербургских литературных салонов, позировавшая Баксту и Репину, вынуждена была продавать все, вплоть до старой обуви: «Не дают полторы тысячи, — малы. Отдала задешево. Есть-то надо». Но торговля плохо давалась Зинаиде Николаевне, как и многим из «бывших»: «не умею, плохо идет продажа». Сложно приобщиться к коммерции тем, кто был воспитан по-другому и для другого. Однако зачастую иного способа достать деньги просто не было. Навыки, полученные в прошлой жизни, которые могли пригодиться (например, корректура), приносили ничтожный доход: «Над каким-то французским романом, переведенным голодной барышней, 14 ночей просидела. На копеечку эту (за 14 ночей я получила около тысячи ленинок, полдня жизни) не раскутишься. Выгоднее продать старые штаны».
К тому же, ситуация осложнялась периодическими запретами вольной торговли, облавами, стрельбой и убийствами на рынках. Эти обстоятельства способствовали расцвету нелегальной торговли и спекуляции. Вот как эти события описывает Зинаида Гиппиус:
«Террористические налеты на рынки, со стрельбой и смертоубийством, кончались просто разграблением продовольствия в пользу отряда, который совершал налет. Продовольствия, прежде всего, но так как нет вещи, которой нельзя встретить на рынке, – то забиралось и остальное, – старые онучи, ручки от дверей, драные штаны, бронзовые подсвечники, древнее бархатное евангелие, выкраденное из какого-нибудь книгохранилища, дамские рубашки, обивка мебели… Мебель тоже считалась собственностью государства, а так как под полой дивана тащить нельзя, то люди сдирали обивку и норовили сбыть ее хоть за полфунта соломенного хлеба. »
В ситуации крайней нужды расставались даже с предметами искусства, отдавали за бесценок картины, рукописи и старинные книжные издания, китайский фарфор, вазы и эмали, имевшие колоссальную стоимость. Софья Кларк, происходившая из очень состоятельной семьи, в своих воспоминаниях пишет, что в голодные революционные годы пришлось продать портреты ее тети Маши и матери, написанные Серовым, который жил в детстве у их дяди, Саввы Мамонтова. Кроме того, семье Марии Кларк принадлежали работы других знаменитых мастеров: этюд Сурикова (нищего к картине «Боярыня Морозова»), северный пейзаж Рериха. Эти картины остались в дачном особняке, который после бегства хозяев занял детский дом, спустя непродолжительное время сгоревший дотла. Лиля Брик в «голодные дни» продала свой «огромный, больше натуральной величины» портрет кисти Бориса Григорьева, одного из самых дорогих художников русского авангарда. «Лиля в разливе» — так называл этот портрет Владимир Маяковский. Также Брик вспоминает, как в 1919 г. она от руки переписала «Флейту-позвоночника», поэму Маяковского; он нарисовал к ней обложку и продал в каком-то магазине. Благодаря этому они обедали целых два дня.
Кроме того, имущество могли реквизировать, забрать при обыске или просто украсть. Графиня Бобринская В.Н., состоявшая в городской управе г. Пятигорска, так описывает поведение новой власти в январе 1919 г.:
«Банда этих грабителей под предлогом обысков врывается в дома, и захватывает все что ей попадается на глаза, — иногда это поборы деньгами, иногда золотом и драгоценностями, иногда бельем и носильным платьем, посудой – даже мебелью. Грабежи сопровождаются часто насилием; бывало до 7-8 вторжений этих банд в одну и ту же квартиру в один и тот же день».
Монас вспоминает реквизицию:
«Несколько раз в месяц чекисты приходили и обыскивали квартиру: искали золото, драгоценности, иностранную валюту. Однажды они ворвались среди бела дня: на обеденном столе была приготовлена валюта для продажи; у тетки были хорошие рефлексы, она бросила шубу поверх денег и они не догадались ее поднять. В другой раз искали чуть ли не целую ночь, все распотрошили, а у кошки в это время родились котята, и все было запрятано под ее подушкой – тоже ушли ни с чем».
Гиппиус же описывает обыски в её доме:
«Куча баб в платках (новые сыщицы-коммунистки) интересовались больше содержимым моих шкафов. Шептались. В то время мы только что начинали продажу, и бабы явно были недовольны, что шкаф не пуст».
«Когда я вошла в свой дом, то меня сразу объял ужас, во что его успели превратить: чудная мраморная лестница, ведущая к вестибюлю и покрытая красным ковром, была завалена книгами, среди которых копошились какие-то женщины. Когда я стала подыматься, эти женщины накинулись на меня, что я хожу по их книгам. Мне предложили потом подняться в мою спальню, но это было просто ужасно, что я увидела: чудный ковер, специально мною заказанный в Париже, весь был залит чернилами, вся мебель была вынесена в нижний этаж, из чудного шкапа была вырвана с петлями дверь, все полки вынуты, и там стояли ружья, я поспешила выйти, слишком тяжело было смотреть на это варварство. В моей уборной ванна-бассейн была наполнена окурками», — в таком виде оказался особняк Кшесинской в стиле модерн, который был захвачен большевиками вскоре после Февральской революции.
Софья Кларк так описывает свою дачу в Наро-Фоминском, которую она увидела спустя много лет после революции, в 1961 г.: «На месте белого дома были огороды. Но флигель, кухня, дома кучеров, садовника, прачек и остальные службы стоят и до сих пор. Весь парк был срублен, вероятно во время войны (теперь деревья снова выросли), старые дорожки еще видны. Река Нара обмелела, часовни в конце парка, на месте битвы 1812 года пропали. Там проходит большое шоссе».
Новой власти всего за несколько лет в полной мере удалось воплотить в жизнь свой главный революционный лозунг, а именно – сделать всех людей равными. Аристократки и кухарки, актрисы и прачки, фрейлины и крестьянки – все они вдруг оказались в схожих условиях. Это было равенство «раздетых людей, равенство нищих». В одночасье канули в прошлое отбивные котлеты и гастрономические магазины с мраморными прилавками, крахмальные воротнички и белоснежные фартуки, шикарные особняки со штатом прислуги, «прелестными» уборными и электричеством, просторные квартиры с изразцовыми печами и горячей водой. «…выставки картин, громкие премьеры в театрах и скандальные процессы на суде, покупки картин, увлечение стариной, поездки на всю ночь в «Самарканд», к цыганам» – все это стало казаться волшебными сказками, эфемерной мечтой, сном – «сном о забытой жизни». А в реальности был сырой хлеб с соломой и глиной в четверть фунта в день, крапивные щи и морковный чай, «столовки» с перловой кашей и стрельба на улицах, обледеневшие комнаты с зелеными от сырости стенами и жестяными лампочками, коммунальные квартиры с клопами и тараканами, – голод, страдания и постоянный страх. Стирались границы, рвались связи, исчезали ориентиры. Поэтессы продавали старые башмаки; актрисы плакали над своими распухшими и загрубевшими руками; девушки в котиковых полупальто и шляпках махали кирками, отбывая снеговую повинность.
Обитателей «острова бывших», тех девочек, девушек и женщин, о которых шла речь, ждала разная судьба. Кому-то удалось эмигрировать из Советского Союза и дожить до глубокой старости, кто-то умер от голода, кто-то сумел влиться в советскую действительность и стать частью нового мира. Однако в те «страшные дни», о которых идет речь, в дни безвозвратного крушения и всеобщей агонии, все они чувствовали себя потерянными, лишенными опоры и надежд на будущее.
«Почти год пошел с тех пор. Я с трудом берусь за перо; нет сил, нет охоты писать. Но я хочу кончить эту тетрадь, не дневником, а двумя, тремя словами. Писать дневник я больше не буду. Все то, что меня воодушевляло, чему я верила, что любила, чему готова была безропотно отдать и жизнь и счастье – все это уничтожено без следа. Погибла Россия, затоптанная в грязи, озверевшая, потерявшая чувство чести, любви к человечеству, лежит она всеми заплеванная, в пропасти», – записала З.В. Арапова (дочь князя В.Д. Голицына и жена П.А. Арапова, адъютанта генерала В.И. Гурко).
«Все вспоминаются в эти страшные дни. Обо всех думаешь с одинаковой тревогой… И нет веры ни в чье спасение… Все личное растворяется сейчас. Нет прочности ни в чем. Отдых находишь только в сказках и в мыслях. А действительность – как сон… Надо терпеть и работать» (Зинаида Денисьевская).
«Я стараюсь скрепить душу железными полосами» (Зинаида Гиппиус).