Что в семье льва толстого называли иваном михайловичем

Толстовское племя

У Льва Николаевича Толстого было 13 детей – Софья Андреевна родила писателю 9 сыновей и 4 дочерей.

К сожалению, 5 детей из 13 умерли рано: Петр прожил чуть больше года, Николай — меньше года, Варвара — несколько дней, Алексей скончался в 4 года, Иван — в 6 лет.

Самый младший, Иван, был необычайно похож на отца. Говорили, что его серо-голубые глаза видели и понимали больше, чем он мог выразить словами. Толстой считал, что именно этот сын будет продолжать его дело. Однако судьба распорядилась иначе — ребенок умер от скарлатины.

Сергей Львович

Своего старшего сына Сергея Толстой так описывал: «Старший, белокурый, — не дурен. Есть что-то слабое и терпеливое в выражении и очень кроткое… Все говорят, что он похож на моего старшего брата. Я боюсь верить. Это было бы слишком хорошо. Главная черта брата была не эгоизм и не самопожертвование, а строгая середина… Сережа умен — математический ум и чуток к искусству, учится прекрасно, ловок прыгать, гимнастика; но gauche (неуклюжий, фр.) и рассеян».

Сергей Львович был единственным из всех детей писателя, кто пережил Октябрьскую революцию на родине. Он серьезно занимался музыкой, был профессором Московской консерватории и одним из учредителей Музея Л. Н. Толстого в Москве, принимал участие в комментировании Полного собрания сочинений отца. Также известен как автор музыкальных произведений: «Двадцать семь шотландских песен», «Бельгийские песни», «Индусские песни и танцы»; писал романсы на стихи Пушкина, Фета, Тютчева. Скончался в 1947 году в возрасте 84 лет.

Татьяна Львовна

Татьяна, как и ее сестры Мария и Александра, была последовательницей учения Толстого. От матери старшая дочь писателя унаследовала практичность, способность заниматься самыми разными делами, как и мать, она любила туалеты, развлечения и была не лишена тщеславия. От отца унаследовала способность к письму, стала писательницей.

В 1925 году вместе с дочерью Татьяна Львовна уехала за границу, жила в Париже, где ее гостями были Бунин, Моруа, Шаляпин, Стравинский, Александр Бенуа и многие другие представители культуры и искусства. Из Парижа она переехала в Италию, где провела остаток своей жизни.

Илья Львович

Характеристика Льва Толстого: «Илья, третий… Ширококост, бел, румян, сияющ. Учится дурно. Всегда думает о том, о чем ему не велят думать. Игры выдумывает сам. Аккуратен, бережлив, «мое» для него очень важно. Горяч и violent (порывистый), сейчас драться; но и нежен, и чувствителен очень. Чувствен — любит поесть и полежать спокойно… Все недозволенное имеет для него прелесть… Илья погибнет, если у него не будет строгого и любимого им руководителя».

Илья не окончил гимназию, работал поочередно то чиновником, то служащим банка, то агентом русской компании социального страхования, то агентом по ликвидации частных имений. Во время Первой мировой войны работал в Красном кресте.

В 1916 году Илья Львович уехал в США, где до конца жизни зарабатывал чтением лекций о творчестве и мировоззрении Толстого.

Лев Львович был одним из самых талантливых в семье. Сам Толстой характеризовал сына так: «Хорошенький: ловкий, понятливый, грациозный. Всякое платье сидит, как по нем сшито. Все, что другие делают, то и он, и все очень ловко и хорошо. Еще хорошенько не понимаю».

В юности увлекался идеями отца, но со временем перешел на антитолстовские, патриотические и монархические позиции. В 1918 году, не дожидаясь ареста, эмигрировал. Жил во Франции и Италии, в 1940 году окончательно поселился в Швеции. В эмиграции продолжал заниматься творчеством. Сочинения Льва Львовича переводились на французский, немецкий, шведский, венгерский и итальянский языки.

Мария Львовна

Когда ей было два года, Лев Николаевич охарактеризовал ее так: «Слабый, болезненный ребенок. Как молоко, белое тело, курчавые белые волосики; большие, странные, голубые глаза: странные по глубокому, серьезному выражению. Очень умна и некрасива. Это будет одна из загадок. Будет страдать, будет искать, ничего не найдет; но будет вечно искать самое недоступное».

Разделяя взгляды отца, отказалась от светских выездов; много сил отдавала просветительской работе. Рано уйдя из жизни, в возрасте 35 лет, Мария Львовна запомнилась современникам как «хороший человек, не увидевший счастья».

Мария Львовна была начитанна, свободно владела несколькими иностранными языками, музицировала. Когда она получила диплом учительницы, то организовала собственную школу, в которой занимались и крестьянские дети, и взрослые. Ее одержимость порой пугала близких, молодая хрупкая женщина ездила по отдалённым населённым пунктам в любую погоду, самостоятельно управляя лошадью и преодолевая снежные заносы

В ноябре 1906 года Мария Львовна заболела: внезапно резко поднялась температура, появилась боль в плече. Врачи диагностировали воспаление лёгких. По словам Софьи Андреевны, «никакие меры не ослабляли силы болезни». Всю неделю, пока женщина пребывала в полубессознательном состоянии, родители и муж находились рядом; Толстой держал дочь за руку до последних минут.

Андрей Львович

Он очень любил мать, та обожала его и прощала сыну все. Отец ценил доброту Андрея, утверждал, что это «самое дорогое и важное качество, которое дороже всех на свете», и советовал ему применять свои идеи на благо народа. Однако Андрей Львович не разделял взглядов отца, считая, что если он дворянин, то должен пользоваться всеми привилегиями и преимуществами, которые ему дает его положение.

Толстой решительно не одобрял образа жизни сына, но говорил о нем: «Я не хочу его любить, но я люблю потому, что он подлинный и не хочет казаться другим». Андрей принимал участие в Русско-японской войне в чине унтер-офицера конным ординарцем. На войне был ранен, получил Георгиевский крест за храбрость. В 1907 году он поступил на службу чиновником особых поручений при тульском губернаторе Михаиле Викторовиче Арцимовиче, который поддерживал прекрасные отношения со Львом Николаевичем. Андрей влюбился в его жену, вскоре она ушла к Андрею, оставив дом, отчаявшегося мужа и шестерых детей.

В феврале 1916 года в Петербурге Андрею приснился странный сон, который он рассказал брату. Он увидел себя во сне мертвым, в гробу, который выносили из дома. Он присутствовал на собственных похоронах. В огромной толпе, идущей за гробом, он увидел министра Кривошеина, своего начальника по Министерству внутренних дел в Петербурге, и любимых цыганок, пение которых он очень любил.

Через несколько дней он умер от заражения крови.

Михаил Львович

Михаил был одарен музыкально. С детских лет он очень любил музыку, виртуозно научился играть на балалайке, гармошке, пианино, сочинял романсы, учился играть на скрипке. Несмотря на свою мечту стать композитором, Михаил пошел по стопам отца и выбрал карьеру военного.

Во время Первой мировой войны он служил во 2-м Дагестанском полку Кавказской Туземной конной дивизии. В 1914—1917 гг. участвовал в боях на Юго-Западном фронте. Был представлен к награждению орденом Святой Анны 4-й степени.

В 1920 году он эмигрировал, остановившись в итоге в Марокко, где и скончался. Именно в этой стране Михаил написал свое единственное литературное произведение: мемуары, описывающие то, как семья Толстого жила в Ясной Поляне, роман этот назывался «Митя Тиверин». В романе он также вспоминал о той семье и стране, которых уже нельзя было вернуть.

Александра Львовна

Она была трудным ребенком. Гувернантки и старшие сестры занимались с ней больше, чем Софья Андреевна и Лев Николаевич. Однако в 16 лет произошло ее сближение с отцом, с тех пор она всю жизнь посвятила ему: выполняла секретарскую работу, освоила стенографию, машинопись. По завещанию Толстого, Александра Львовна получила авторские права на литературное наследие отца.

После Октябрьской революции 1917 года Александра Толстая не захотела примириться с новой властью, которая жестоко преследовала инакомыслящих. В 1920 году была арестована ВЧК и была приговорена к трем годам заключения. Благодаря ходатайству крестьян Ясной Поляны, ее освободили досрочно в 1921 году, она вернулась в родную усадьбу, а после соответствующего декрета ВЦИК стала хранителем музея. Организовала в Ясной Поляне культурно-просветительный центр, открыла школу, больницу, аптеку.

В 1929 году покинула Советский Союз, уехав в Японию, затем в США, где выступала с лекциями об отце во многих университетах. В 1941 году она приняла гражданство США и в последующие годы помогала многим русским эмигрантам обосноваться в США, где скончалась сама 26 сентября 1979 года в возрасте 95 лет.

В Советском Союзе Александру Толстую убрали из всех фотоснимков и кинохроник, ее имя не упоминалось в примечаниях и мемуарах, экскурсионных рассказах и музейных экспозициях.

Источник

Что в семье льва толстого называли иваном михайловичем

Повседневная жизнь Льва Толстого в Ясной поляне

Татьяне, Владимиру, Анне и Марку, моим самым любимым вдохновителям,

О вечной повседневности

Существует привычный и устоявшийся взгляд на Толстого. Лев Толстой — гениальный классик, строго взирающий со своей высоты на суетное, тленное. Он больше знаком нам как великий художник, озабоченный вечными проблемами духа. Сиятельный образ невольно ослепляет нас, не позволяя рассмотреть в нем земное, своеобразно повторяющее божественное. Но Толстой един и целостен, и в самом мелком, и в самом грандиозном. Един во множестве, постоянен в изменчивости, бесконечен в ограниченности. Он сам — абсолютное движение! Толстой был убежден в том, что «истина в движении — только». Он постоянно искал необычное в обыденном, оригинальное в банальном, вечное в повседневном. Ему было интересно все реальное, будничное, мимолетное, живое. Первой и последней любовью стала для него Ясная Поляна, превратившаяся в его Вселенную.

Уже в самом толстовском имени скрестились вечность с повседневностью. Лев Николаевич! — Так, да не так! Он сам называл себя только Лёв, произнося «ё», а не «е». Так же обращались к нему и самые близкие. «Феномен повседневности» раскрывается нам через призму гениальной личности Льва Толстого, через прихотливый узор его жизни. Классический Толстой предстает перед нами в каждодневности, где сталкивались порывы естества и этикет поведения.

Мы надеемся, что читать книгу будет легко и занимательно. Во-первых, потому, что нами отобраны те сюжеты, которые, с нашей точки зрения, и сегодня способны возбудить живой, а не просто академический интерес. Во-вторых, потому, что нигде так ярко не проявляется характер человека, как в обыденной форме человеческого бытия. В-третьих, интенция повседневности наиболее четко просматривается в эффекте двоящихся смыслов «обыденное — необычное». В-четвертых, соприкосновение с великой персоналией эстетизирует данную проблему, давая каждому из нас хотя бы «один час полной жизни», где есть и бедность, и любовь, когда тайное становится явным, конечное — бесконечным, невыразимое — отчетливым. Мы узнаем, как складывалась уникальная жизнь из сонма будничных реалий и из обыденных состояний. В заботах о здоровье, о чистоте в доме, о комфорте близких, о чувстве долга, о «привычном от вечности» протекала жизнь Льва Толстого, как порой проходит и наша жизнь «здесь и сейчас».

Со временем жизнь Толстого мифологизировалась. Вполне будничная, в общем-то, похожая на нашу с вами, она оказалась уникальной и впечатляющей своими плодами. Вроде бы каждый день был похож на другой: прогулки пешком или верхом на лошади при любой погоде, завтрак, обед, ужин, всегда в одно и то же время; игра на фортепиано, в шахматы, в карты. При этом работа без выходных, проходившая за письменным столом, из-за чего писатель называл себя «машиной для писания».

Попытавшись прочертить демаркационную линию между простым и великим, профанным и сакральным, рутинным и харизматическим, мы убедимся, что даже гению не дано оторваться от обыденного.

Суть нашего замысла заключается в осмыслении первой, «всехней» реальности, то есть нашей с вами обыденности, которая в особых случаях подвергается мутации. Так рождается совсем иная, вторая реальность, и в этом заключается исключительное право гения.

Толстой в контексте каждодневного бытия предстает не в каноническом облике, а будто бы в домашнем хала

те, с неудобными вопросами. «Черти водятся в мелочах», казалось бы, никоим образом не совместимых с образом гения. Но мелочи эти так расширяют горизонты видимости, что позволяют нам открыть для себя Толстого непривычно обыденного.

Его творчество давно стало достоянием мировой культуры. И как всякое творчество оно не стареет, поэтому и воспринимается Толстой не только как классик, но и как современник.

Кризисы неотступно сопровождали его и завершились вполне предсказуемым финалом — уходом из Ясной Поляны. Он объяснял изменчивость телесных и душевных движений тем, что «нет ничего stable (стабильного. — Н. Н.) в жизни», и потому невозможно приспособиться ко всем прихотям повседневности раз и навсегда. Ведь она подобна текущей воде. Семейное счастье, здоровье, финансы, усадебное хозяйство, увлечения постоянно подвергаются эрозии времени. Толстовское бытие было изменчивым, как облака на небе. Писатель примерял себя к некоему канону, но заканчивалось это неудачей. Он легко сходился и расходился с людьми, мог внезапно изменить свои взгляды, относился ко всем теориям нигилистически. Он изобретал собственные универсалии, «чтобы знать, что делать прежде, а что после».

Как он смог преодолеть комплекс «самого пустяшно- го малого», который, по словам его учителя, ничего «не может и не хочет»? Он сам много раз говорил о собственной никчемности, и это не являлось для него самоедством или преувеличением. Феномен его личности заключается в том, что он упорно сопротивлялся фатальным ужасам жизни, находя в себе адекватную силу для противостояния им. Свои экзистенции между городом и деревней, тишиной Ясной Поляны и шумом железной дороги, одиночеством и публичностью, вечностью и повседневностью Толстой преодолевал творчеством, а раздвоенность гармонизировал волей к жизни.

Нам чрезвычайно интересно знать, как Лев Николаевич стал великим человеком. Толстой был убежден в том, что он существовал еще до того, как родился, что

он — произведение всех своих предков, живших задолго до него. Недостающие знания о них он компенсировал богатством своего воображения. Деда, мать, отца он во многом мифологизировал. Его жизнь протекала в прихотливой дуальности, ежедневное героизировалось, становясь «небудничным». В этой удивительной жизни ничего не было случайным. Толстой мог бы оказаться хозяином других имений — Никольского-Вяземского, Пирогова, Щербачевки, но стал владельцем именно Ясной Поляны. «Лучезарному» Льву наиболее соответствовала семантика Ясной Поляны, она стала адекватной формой его бытия. Только здесь он мог ри- туализировать свой образ жизни, персонифицировать повседневность, бодро прогуливаясь по дорожкам в усадьбе — в драповом пальто, подпоясанном ремнем, в больших сапогах, в круглой мягкой шапочке, с трос- тью-стулом в руке.

Толстой не отличался богатырским здоровьем, но благодаря своей воле благополучно преодолевал многие недуги, повторяя, что самая страшная болезнь — вера в докторов. Считал, что поставить больного на ноги может только сиделка, потому что смысл лечения усматривал не в хирургических операциях, а в сестринском милосердии. И верил в свои духовные силы, в здоровый дух. Воодушевлялся, когда близкие и гости, наблюдая, как он в 67 лет крутит «солнце» на турнике, восторженно восклицали: «О-ля-ля!»

Один из способов озадачить сороконожку — спросить: с какой ноги она начинает ходить. Толстой говорил: «Чтобы объяснить, что я хотел сказать в «Анне Карениной», ее надо написать заново с первой до последней строки». Как изобразить выдуманного Ивана Ивановича или Марью Петровну, чтобы не было совестно? Разве возможно написать о дождике, о чувствах девицы, ее мечтах, да так, что и Тургеневу не снилось, и чтобы это было интересно? Он ответил на это своими гениальными произведениями. Толстой черпал свои творческие интенции из банальной повседневности, соединяя божественное с человеческим, необычное с обычным, прозу жизни с поэзией. О волевом «механизме» своего письма он поведал в дневниках, подробно

описав все свои усилия, направленные на преодоление пороков, мешавших достижению успеха. Он завел «Правила для развития воли», «Франклиновский журнал». В них изо дня в день давал себе задания, точно указывая сроки их исполнения. Чтобы совершенствовать стиль, Толстой занимался переводами. С помощью таких «сизифовых» штудий — переводов с иностранного языка на русский — он попутно еще и развивал свою память.

Источник

Словарь семьи Толстых

«Сюська под соусом», «собачья гувернантка», «баба моется», «храм колбасе» и другие выражения, которыми пользовался писатель и его домашние

Лев Толстой с родными под «деревом бедных». Ясная Поляна, 1899 год Государственный музей Л. Н. Толстого / russiainphoto.ru

Анковский пирог

Домовитость, семейная традицион­ность; буржуазный уклад жизни, вера в необхо­димость материального благополучия

«У нас всё благополучно и очень тихо. По письмам видно, что и у вас также и по всей России и Европе также. Но не уповай на эту тишину. Глухая борьба против анковского пирога не только не прекращается, но растет, и слышны уже кое-где раскаты землетрясения, разрывающе­го пирог. Я только тем и живу, что анковский пирог не вечен, а вечен разум человеческий».

Арзамасский ужас

Страх смерти, крайнее смятение, катастрофическое душевное состояние

В 1869 году Толстой отправился в Пен­зенскую губернию для покупки имения Ильино. Путь писателя лежал через Нижний Новгород, Саранск и Арзамас. Остановившись на ночлег в одной из арзамасских гостиниц, Толстой испы­тал при­­ступ сильнейших тоски и страха, связанных с мыслями о смерти. Страх смерти, испытанный Толстым в преддве­рии духовного переворота, был опи­сан им также в «Записках сумасшедшего».

«Я второй день мучаюсь беспо­кой­ством. Третьего дня в ночь я ноче­вал в Арзамасе, и со мной было необыкновенное. Было 2 часа ночи, я устал страшно, хотелось спать, и ничего не болело. Но вдруг на меня нашла тоска, страх, ужас такие, каких я никогда не испытывал. Подроб­ности этого чувства я тебе расскажу впоследствии; но подобного мучи­тельного чувства я никогда не испы­тывал, и никому не дай бог испы­тать».

Архитектор виноват

Перекладывание ответственности и вины на других, с больной головы на здоровую

«В этот раз мне Вспоминает Илья Толстой, сын писателя. подарили большую фарфоровую чайную чашку с блюд­цем. Мама знала, что я давно мечтал об этом подарке, и приго­товила мне его к Рождеству. Увидав чашку на своем столике, я не стал рассма­тривать остальных подарков, схватил ее обеими руками и побе­жал ее показывать. Перебегая из залы в гостиную, я зацепился ногой за по­рог, упал, и от моей чашки остались одни осколочки. Конечно, я заревел во весь голос и сделал вид, что расшибся гораздо больше, чем на самом деле. Мама кинулась меня утешать и сказала мне, что я сам виноват, потому что был неосторожен. Это меня рассердило ужасно, и я начал кричать, что виноват не я, а противный архитектор, который сделал в двери порог, и, если бы порога не было, я бы не упал. Папа это услы­хал и начал смеяться: „Архитектор виноват, архитектор виноват“, и мне от этого стало еще обиднее, и я не мог ему простить, что он надо мной смеется.
С этих пор поговорка „архитектор виноват“ так и осталась в нашей семье, и папа часто любил ее повторять, когда старался сва­лить вину на другого. Когда я падал с лошади, потому что она спотыка­лась или потому что кучер плохо подвязал потник; когда я плохо учил­ся, потому что учитель не умеет объяснить урока; когда во время отбы­вания воинской повинности я запивал и винил в этом военную служ­бу, — во всех таких случаях папа говаривал: „Ну да, я знаю, архитектор виноват“, — и приходилось всегда с ним соглашаться и замолчать».

Баба моется

Живописные и скульптурные работы в стиле ню

«В 80-х годах к сестре Татьяне из деревни Ясной Поляны приходила учить­ся одна маленькая и миленькая семилетняя девочка. Сестра ей по­казывала альбомы живописи и скульптуры, и девочка многими кар­тин­ками интересовалась, но к кар­тинкам с обна­женными женщи­нами она относилась совершенно равно­душно. Страницы с такими картинка­ми она быстро переворачивала, говоря: „Баба моется“… После этого отец [Лев Толстой], просматривая иллю­стрированные издания, также стал быстро перевора­чивать картинки с le nu и улыбаясь говорил: „Баба моется“».

Вздохи Николая

Жареные пирожки с вареньем, которые готовил повар Толстых Николай Михайлович Румянцев

«Детьми мы часто, бывало, забегали к Николаю на кухню и выпрашива­ли у него : морковку, кусочек яблочка или пирожок. Повор­чит, а все-таки даст. Особенно вкусны бывали его левашники. Эти ле­вашники делались, как пирожки, из раскатанного теста, и внутри них было варенье. Чтобы они не „садились“, Николай надувал их с уголка воздухом. Не через соломинку, а прямо так, губами. Это называлось „Les soupirs de Nicolas“ [„Вздохи Николая“]».

Дерево бедных

Вяз, на котором висел колокол, созы­вавший членов семьи и гос­тей к обеду. Под де­ревом стояла скамья, где Толстого обычно ожидали кре­сть­яне, нищие, пого­рельцы и прочие

Для Прохора

Делать не для себя, а для того, чтобы произвести впе­чатление на других

«В детстве меня Вспоминает Илья Толстой, сын писателя. учили играть на фортепьяно. Я был страшно ленив и всегда играл кое-как, лишь бы отбарабанить свой час и убежать. Вдруг папа слышит, что раздаются из залы бравурные рулады, и не верит своим ушам, что это играет Илюша. Входит в комнату и ви­дит, что это действительно играю я, а в окне плотник Прохор вставляет зимние рамы. Тогда только он понял, почему я так расстарался. Я играл „для Прохора“. И сколько раз потом этот „Прохор“ играл большую роль в моей жизни и отец упрекал меня им».

Зефироты

Шутливое прозвище жены Толстого Софьи Андреевны, его свояче­ницы Татьяны Андреевны Кузминской и его племянниц Вари и Лизы

«Прозвание „Зефироты“ произошло вот откуда: к нам иногда приезжала из монастыря старая монахиня, крестная мать Марии Николаевны Мария Николаевна Толстая (1830–1912) — родная сестра Льва Николаевича. Мария Герасимовна, и любила рассказывать необыкновенные истории. И вот она раз говорит нам: „Прилетели не то птицы, не то де­ль­фины, в газетах написано, и от них будут разные бедствия. Живот­ные эти называются Зефиротами“. И вот Лев Николаевич раз смотрит на ме­ня и сестру мою и говорит, шутя, конечно: „Жили, жили мы без вас, без тебя и Сони, с тетенькой и Натальей Петровной, а прилетели вы, как Зефироты, и весь дом поставили вверх дном“. А потом, когда при­ехали Варя с Лизой, он и их назвал Зефиротами и говорил, что при­лете­ла но­вая пара их. Так и пошло это прозвище всем нам надолго. В пись­мах да­же Лев Николаевич часто пишет: „Что Зефироты?“ или „Целую Зефиро­тов“».

Иван Михайлович

«…Толстой любил демонстрировать свой коронный номер — „Ивана Михайловича“. Так называлось тяжелое упражнение, суть которого состояла в том, чтобы повиснуть на руках на перекладине, просунув между ними ноги, и, приподнявшись кверху, сесть на перекладину. Пятидесятилетний Лев Николаевич делал это упражнение очень ловко, как молодой гимнаст!» Цит. по: Нина Никитина. «Повседневная жизнь Льва Толстого в Ясной Поляне». 2007 год

Комната под сводами, «своды»

Одна из комнат яснополянского дома Толстых

Свое название комната получила из-за необычной конструкции потолков. В разные годы «своды» использовались в качестве кладовой и детской комна­ты; около 20 лет комната служила Толстому кабинетом. Здесь же в 1891 году Илья Репин работал с натуры над своей картиной «Толстой в яснополянском кабинете под сводами».

«Лев Николаевич сидел в своей комнате у окна и писал. Меня поразила обстановка, среди которой работал Лев Николаевич. Старинный подвал напоминал средневековую келью схимника. Сводчатый потолок, желез­ные решетки в окнах, старинная мебель, кольца на потолке, коса, пи­ла — всё это имело таинственный вид».

Муаровый жилет

Семейное торжество; соблюдение внешних условностей, норм поведения в обществе

Изначально под муаровым жилетом понималась мужская одежда без рукавов, сшитая из плотной шелковой или полу­шелковой ткани с волнообразными пере­ливами. В семье писателя это словосо­четание приобрело иносказатель­ное значение, и под муаровым жилетом могли подразумевать семейный празд­ник.

«Не испортите наш замечательный зачинающийся муаровый жилет — вы самый дорогой гость».

Также это выражение могло обозначать должное поведение в обществе, соблю­дение любезностей и церемоний в отношениях между людьми:

«Что за муаровый жилет. Очень любезен, учтив, ровен со всеми и прост во всех смыслах; но видно, честный, добрый, здравомыслящий человек, которому и по характеру, и по положению, и по богатству легко было быть честным».

Муравейные братья / муравейное братство

Игра, придуманная старшим братом Толстого Николаем Николаевичем; часть легенды о зеленой палочке. Сейчас — детско-юношеская организация, суще­ствую­щая на базе музея «Ясная Поляна»

Надрез

Конфликтные ситуации, которые осложняли отношения между супругами Толстыми

«Раз он [Лев Толстой] мне высказал мудрую мысль по поводу наших ссор, которую я помнила всю нашу жизнь и другим часто сообщала. Он срав­нивал двух супругов с двумя половинками листа белой бумаги. Начни сверху их надрывать или надрезать — еще, еще… И две поло­вин­ки разъеди­нятся совсем. Так и при ссорах: каждая ссора делает этот надрез в чис­тых и цельных, хороших отношениях супругов. Надо беречь эти отно­шения и не давать разрываться».

Николай Палкин

Прозвище императора Николая I. Оно исполь­зуется Толстым в одно­именном рас­сказе, созданном после разговора писателя с 95-летним стариком, служившим в период правления Николая I

« — A мне довелось при Николае служить, — сказал старик. — И тот­час же оживился и стал рассказывать.
— Тогда что было, — заговорил он. — Тогда на 50 палок и порток не снимали; а 150, 200, 300… насмерть запарывали.
Говорил он и с отвращением и с ужасом, и не без гордости о преж­нем молодечестве.
— А уж палками — недели не проходило, чтобы не забивали насмерть человека или двух из полка. Нынче уж и не знают, что такое палки, а тогда это словечко со рта не сходило. Палки, палки. У нас и солдаты Николая Палкиным прозвали. Николай Павлыч, а они говорят Николай Палкин. Так и пошло ему прозвище».

Ноги греть

В 1900-е годы в яснополянском обиходе дневной сон нередко обозна­чался шутливым выражением «ноги греть». «Так, ноги грел», — отзы­вались домаш­ние, когда из них спрашивали, спал ли он днем. Но для самого Толстого заснуть с молодых лет означало как раз противоположное — остудить ноги. Об этой физиологической особен­­ности (или привычке) читаем у домаш­него врача Толстых Душана Маковицкого:

«Был разговор о том, что делать для того, чтобы заснуть, когда бывает бессонница. Л[ев] Н[иколаевич] сказал, что раньше он, когда не мог спать, ходил босыми ногами по полу, а теперь он просто студит их о же­лез­ные прутья кровати и ду­ма­ет, что, когда ноги после этого начинают согреваться, кровь прили­вает к ним от головы, и засыпает».

Нумидийская конница

Игра, к которой Толстые прибегали в ожидании обеда или после ухода скучных гостей

«Обычно обед в доме бывал после 5 часов. Однажды ­­­­­бабушка Софья Андре­евна задержалась у себя в комнате. Без хозяйки за стол не сади­лись; Лев Николаевич, заметив тоскливое и выжидательное настроение, схватил за руку и побежал вокруг стола. Каждый бегущий за ним должен был схватить в свою очередь того, кто был ближе, и та­ким образом создавалась вереница из присутствующих — и малых, и ста­рых. Это называлось нумидийской конницей. Моментально садился за фортепиано и играл „Кавалерийскую рысь“ Рудольфи — учи­теля самого Льва Николаевича в молодые годы. Мы все: и дети, и взрос­лые, и старики, и гости, которых всегда много было в Ясной Поляне, — что есть духу носились вокруг стола, поспевая за дедушкой, пока не по­казывалась в анфиладе комнат Софья Андреевна. Тогда сразу каждый из нас должен был оказаться у своего места за столом и, когда садилась на свое кресло бабушка, тихо сесть».

Ремингтонная

Одна из комнат яснополянского дома, получившая имя по на­званию печатной машинки системы «Ремингтон». В «ремингтонной» работали секретари писателя

Название комнаты часто встречается в мемуарной литературе о Толстом, в том числе в записях его последнего секретаря Валентина Федоровича Булгакова:

«Прослушавши в столовой план, по которому я распределил мысли в книжке „О вере“, Лев Николаевич пригласил меня перейти в кабинет. Там он дал мне просмотреть распределенные им самим мысли в одной из следующих книжек, а сам вернулся в столовую. Придя через неско­лько минут, он сел читать мою работу, а меня просил взять в „реминг­тонной“ письма, на которые он хотел поручить мне ответить».

«Рогатое» кресло

Любимое кресло Льва Николаевича

Кутаное (спрятанное под обивкой) кресло начала XVIII века, на деревянном каркасе, с высокой округлой мягкой спинкой с плавно изогнутым верхним краем, округлым мягким сиде­ньем, на низких ножках-кабриолях, завершаю­щихся округлым утолщением и колесиками. Мягкие локотники загнуты наружу. Верхний край спинки имеет продолжение в виде отходящих в обе стороны узких изогнутых «рогов» с ок­руг­лым расширением на концах. С помощью слегка изогнутых стоек-опор «рога» соединяются с локотниками. Находится в кабинете писателя.

«Здесь Толстой, возвратившись после утренней прогулки, пил кофе, читал получаемые письма, газеты, книги, а вечерами отдыхал, раскла­дывал пасьянс или беседовал с из посетителей. В этом уютном уголке кабинета в 1909 году художник Александр Викторович Моравов изобразил Льва Николаевича Толстого за работой». Цит. по: Николай Пузин. «Кабинет Л. Н. Тол­сто­го в усадьбе „Ясная Поляна“».

Робинзонствовать

Заниматься домашним хозяйством, не прибегая к помощи прислуги

Собачья гувернантка

Так называли Агафью Михайловну, горничную Пелагеи Николаевны Толстой, бабушки писателя по отцовской линии. Она жила при Толстых в Ясной Поляне

«Во время нашей скарлатины ухаживало за нами еще одно лицо, о кото­ром я должна рассказать, так как оно не только имело большое значе­ние для нас, детей, но и занимало довольно заметное место и в жизни нашей семьи. Это лицо — старуха Агафья Михайловна, бывшая горнич­ная моей прабабки графини Пелагеи Николаевны Толстой, а потом „собачья гувернантка“, как ее назы­вали… Когда Агафья Михайловна пере­шла на дворню, она сначала занялась овцами, а потом перешла на псарку, где и прожила до конца своей жизни, ухаживая за собаками».

Сюся / Сюська под соусом

Детское прозвище Льва Толстого, сына писателя, кото­рое ему дали старшие дети, «потому что он сюсюкал и облил себя соусом»

«Пила у тетеньки кофе и писала ее. Я начала сначала, и выходит почти что хорошо. Папа не нахвалится и всё одобряет. В четыре часа тетенька с Сюсей поехали на охоту с борзыми, а мама с двумя Машами поехали купаться. Сережа ходил за грибами и принес очень много волнушек».

Темные

Так Софья Андреевна называла единомышленников и последова­телей Льва Нико­лаевича — толстовцев, которые особенно часто стали посещать писа­теля как в Москве, так и в Ясной Поляне после его духовного переворота

«В августе приезжала к нам молодежь: Орлов, Рачинский и другие. А к Льву Николаевичу темные: Хохлов, Золотарев, Ругин. Они ходили с ним за грибами и переписывали эти дни для него „Крейцерову сона­ту“, которую он всё переправлял. И Лев Николаевич хвалил своих юно­шей, сравнительно с теми, которые были у нас, браня их за куренье, без­действие и барскую жизнь. А что вышло из тех, кого он хвалил? Хохлов сошел с ума. Ругин, слабый и мрачный, пропал от болезни; куда девался Золотарев — не знаю. Ни один из после­дователей тогдаш­них Льва Николаевича ничем никогда себя не проявил достойным вни­мания и уважения. Всё это были люди малоодаренные, некультур­ные. Образец таких, некто Н. Н. Гусев, и сейчас живет у нас (март 1908 г.), и я на днях узнала от него, что он не читал ни „Войны и мира“, ни „Ан­ны Карени­ной“. Он помогает Льву Николаевичу в его письменных рабо­тах и кор­респонденции, очень восхищается „Кругом чтения“ и не поинтересо­вался даже прочесть лучшее, что есть во всей русской литерату­­ре».

Том 13-й

Ироничное название сапог, сшитых Толстым для уездного предводи­­теля дворянства Михаила Сергеевича Сухотина

Храм колбасе

«Живя в Москве, отец обыкновенно перед обедом ходил по городу по делу или просто гулять. Дома за обедом он рассказы­вал свои впечатления от прогулки. Раз он сказал: „Я сегодня проходил мимо храма колбасе“. Так он назвал гастрономический магазин Елисе­ева, на Тверской. И в самом деле, те, кто помнят этот магазин, оценят это меткое название: своей роскошью приказчиков, как бы жрецов хра­ма, выставкой великолепных фруктов, мясных, рыбных и всяких яств — как будто жертвоприношений — магазин Елисеева был похож на языче­с­кое капище. Прозвищем, данным отцом этому магазину, он выразил свое отношение к еде тех состоятельных людей, покупателей Елисеева».

«Черные» дети

Лев и Татьяна, старшие дети писателя, получившие такое прозвище из-за карего цвета глаз

«Когда я родился, в семье нашей стало четверо детей: старший Сере­жа — 6 лет, сестра Таня — 5 лет, брат Илюша — 3 года, и я. Мы с Таней назывались „черными“ детьми в отличие от остальных, у которых глаза были светлые. …Моя старшая сестра и я — „черные“ дети семьи — больше взяли умственных способностей, которые можно назвать вну­тренним, или духовным, обликом человека, от отца и его линии, но фи­зи­­чески мы больше похожи на мать…»

Источник