что значит к 11 туз в песне

Что мы знаем о песне «Владимирский централ»

О чем она, как прославила тюрьму, кто ее автор и почему это великая песня

Если набрать в поисковой системе словосочетание «Владимирский цент­рал», то в результатах тюрьма и песня будут всегда связаны. С песней понятно, ведь ее название отсылает к вполне определен­ному учреждению во Владимире, но почти в каждом материале о нем упоми­нается компози­ция Михаила Круга. Возникает вопрос, кто кого сделал знаменитым: песня прославила владимирскую тюрьму на всю Россию или допесенная извест­ность Владимирского централа обеспечила песне такое признание?

Владимирский централ: что это за тюрьма

В современных публикациях о Владимир­ском централе Его официальное название — ФКУ Тюрьма-2 УФСИН России по Владимирской области. авторы называют его «самой знаменитой», «самой известной», «старейшей» из тюрем России. Указом 1781 года «О суде и наказаниях за воровство разных родов и о заведении рабочих домов во всех губерниях» Екатерина II повелела наказывать работами за совершение грабе­жей, краж и мошенничества, а для исполне­ния указа «во всех губерниях заведены были рабочие дома, с назначением в них работ, для пользы общей потребных». Владимир не стал исключением, и в 1783 году здесь был построен рабочий дом, положивший начало знаменитой тюрьме.

В 1921 году Владимирский централ был преобразован в политический изолятор и переименован в губернский исправи­тельный дом, а в 1948 году вошел в систе­му лагерей и тюрем особого назначения Министерства государственной безопасно­сти СССР. Видимо, именно заключенные советского периода прославили эту тюрьму. Среди самых известных насельников Владимирского централа немало знаменито­стей — от певицы Лидии Руслановой и сына Иосифа Сталина Василия до диссидентов и правозащит­ников Владимира Буковского, Юлия Даниэля, Анатолия Марченко. После 1978 года во Владимирскую тюрьму переста­ли отправлять политических заключенных, а с 1990-х годов здесь отбывают наказание особо опасные преступники.

В музее Владимирского централа на территории тюрьмы. 2013 год © Марина Круглякова / ТАСС

Это, барин, дом казенный
Александровский централ,
А хозяин сему дому
Сам Романов Николай.

Песня и тюрьма — кто больше прославился

Автора «Владимирского централа» в современных публикациях называют «королем русского шансона», «самым популярным представителем жанра», «самым знаменитым исполнителем», но главное — автором «самой популярной песни в этом жанре», «эталонного музыкального произведения, созданного в жанре тюремной романтики».

Михаил Круг (псевдоним Михаила Воробь­ева, 1962–2002), уроженец Твери, начал свою официальную карьеру автора-исполнителя в 1994 году, когда на дисках вышел его первый альбом «Жиган-лимон». Еще до релиза в тверском ДК было записано три любительских магнитоальбома, ни о каких авторских правах тогда речи не шло, и песни Круга попросту переписы­вались и быстро распространялись по городу. В 1996 году Круг впервые выступил в Москве, на фестивале «Русский шансон». «Владимир­ский централ» вышел в 1998 году на четвер­том альбоме Круга «Мадам». В целом он напи­сал более 100 песен, но об этом вряд ли знают все те, кто знаком с «Влади­мир­ским централом». О широчайшей популярности песни говорит наличие пародийных версий и мемов.

Песня звучит в гоблинском переводе «Властелина колец» в эпизоде «Пендальф в ловушке Сарумяна» части «Братва и кольцо». Рассчитывая на стопроцентную узнаваемость текста, переделку строк припева «Тюряга Азкабан — ветер север­ный. / Этапчиком в Мордор — зла немерено» использует Сергей Панарин в своей пародий­ной книге «Харри Проглоттер и волшебная Шаурматрица». Не обошли своим вниманием песню и кавээнщики. Школьная версия песни под названием «Владимирский лицей» была создана группой ведущих «Авторадио» «Мурзилки International»:

Чтобы узнать, существуют ли люди, которые ничего не знают ни об этой песне, ни о Круге как ее авторе, мы провели опрос среди пользователей фейсбука, в котором приняли участие 440 человек. Оказалось, что 99,8 % всех опрошен­ных знают композицию, но лишь половина знает, что автор ее — Михаил Круг. Несколько человек определили песню как народную.

Судя по данным опроса, песня стала хитом уже в год своего релиза: «„Влади­мирский централ“ я узнала весной-летом 1998 го­да — в этом году я оканчивала школу. Это был тогдашний хит, поэтому на выпускном вечере диджей ставил ее раз двадцать по просьбам выпускников и родителей. На всю жизнь отпеча­талась. Конкуренцию составляли лишь „Ах, какая женщина“ и „Как упоитель­ны в России вечера“».

Пик популярности «Централа» участники обозначили концом 1990-х — нача­лом 2000-х, некоторые утверждали, что слышали песню еще в начале 1990-х, что совершенно невозможно, но вполне объяснимо: «Владимирский централ» по своей тематике и стилистике стал своеобразным знаком тех лихих лет, а для некоторых и вовсе понятием нарицательным, с помощью которого легко описать всю блатную или гопническую культуру, прочно ассоциирующуюся с 90-ми годами ХХ века.

Вольное и невольное знакомство наших респондентов с хитом происходило на школь­ных дискотеках, где, по их свиде­тель­ствам, под песню танцевали медляк, или в ресторанах, где ее часто исполняли на заказ. Несколько человек рассказали, что в юности сами исполняли «Централ» под гитару, наряду с композициями Цоя и «Гражданской обороны», или пели ее в караоке.

Большинство же слышали песню из колонок такси, автобусов и музыкальных киосков. То есть она была очень популярна в начале нулевых, и не только в среде любителей тюремного шансона. Перед нами случай, когда известность песни не просто опережает известность своего создателя (что не ред­кость), но и проникает в те социальные круги, для которых не свойственно пристра­стие к этому музыкальному направлению.

Что касается соперничества за первенство в известности между тюрьмой и песней, наш опрос говорит о том, что, вероятнее всего, песня прославила Владимирскую тюрьму на всю страну и популяризовала именно это ее имя: до 1998 года сочетание «Владимир­ский централ» было достаточно редким, а после стало народным. Нет сомнений, что Владимирская тюрьма была известна и сама по себе, но сравнить ее со знаменитыми Крестами или «Бу­тыркой» вряд ли можно. Но так было до появления песни — сейчас Владимир­ский централ неизменно попадает в число самых известных тюрем России.

Кто участвовал в создании песни

Несмотря на то что были опрошены люди, чьи музыкальные вкусы лежат за пределами направления, определяемого как «русский шансон» (и в этом был замысел опроса), из 440 человек 16 оказались знакомы с одной из версий ее происхожде­ния, а именно имеющей отношение к Саше Северу (или Север­ному) — тверскому крими­нальному авторитету, который отбывал срок во Вла­димирской тюрьме и с которым Михаил Круг был хорошо знаком. С его име­нем связана самая известная легенда о замысле «Владимирского централа».

Легенда же гласит, что вместо полустишия «ветер северный» в первоначальной версии пропевалось имя легендарного заключен­ного — Саша Северный, однако криминаль­ный авторитет попросил Круга не упоминать его имени, и таким образом возник образ ветра.

«Один из самых известных тверских уголов­ников, отсидевший в общей сложности двадцать лет, отмечает, что в песне есть неточности. Во-первых, во Владимирский централ заключенных никогда не доставляли „этапом из Твери“. Их сначала отвозили в Москву, обычно в пересыль­ную тюрьму на Красной Пресне, а уже оттуда доставляли во вла­димир­скую „крытку“. А во-вторых, во Владимире оказывались единицы тверичан, а не целые этапы».

Есть и другая интерпретация истории о том, какую роль тверской вор в законе играл в появлении песни. Один из участников нашего опроса сообщает, что саму песню для Круга «мог написать вор в законе Север». Эта версия, скорее всего, восходит к мате­риалам массмедиа. Так, в 2012 году на теле­ка­нале НТВ вышел сюжет под заголовком «Россия много лет поет неправильный „Влади­мирский централ“», главным героем которого стал тот самый Александр Северов (именно с таким вариантом имени). Материал подан в жанре журна­листского расследования, в ходе которого выясняется, что криминаль­ный авторитет написал несколько песен для земляка-шансонье. Об авторстве «Владимирского централа» прямо не сообщается, всё выстроено таким образом, что зритель должен сделать именно этот вывод. Согласно передаче, вор в законе попросил исполнителя не упоминать его имени и «подарил еще несколько текстов, которые Михаил Круг исполнял вместе с собственными песнями».

Есть менее известная версия с сюжетом подмененного авторства: песню, а точнее ее припев, в 1997 году насвистел Кругу другой заключенный, на этот раз питер­ский, — Евгений Николаев по прозвищу Джон. Его история была опубликована в 2003 году в петербургском журнале «Город», там же приведены «оригинальные» строки:

Питерский централ, ветер северный,
Этапом на Кресты, срок немереный
Упал на плечи, словно груз,
Питер­­ский централ, ветер северный,
Когда суд банковал мне срок немереный,
Не тюрьма меня сгубила, а к одиннадцати туз.

Существует и третья история авторства, но в этом случае речь идет не о тексте, а о замысле. Главным участником истории является московский автор-испол­нитель Леонид Ефремов (автор песни Круга «Светочка»). Согласно его тексту «Неизвестная грань творчества Михаила Круга», он выступил «идейным вдохновителем» и подсказал центральный образ песни. Вот как об этом рассказывает Ефремов:

«Примерно осенью 1996 года ко мне, как всегда, конфиденциально приехал Круг. Разговор крутился вокруг его растущей известности, но пошедшей (по его мнению) на убыль популярности. И вдруг спросил: „А ты знаешь, кто в действительности автор ‚Таганки‘?“ Я пошутил: „Неужели тоже ты?“ Круг обиделся: „Дело не в этом! Никто точно не знает автора, но сколько лет поют и будут петь! Вот где бессмертие! Популярность без конца!“ „Тогда напиши ‚Бутырку‘ или ‚Матросскую тишину‘!“ — „Да не то все это! В Твери у нас есть всем известная ‚девятка‘ (за правиль­ность названной цифры не ручаюсь — время!) — специзолятор, там все наши пацаны сидели. Но ее, кроме наших, никто не знает, что мне, о ней написать, что ли?“ И тут меня осенило. Не так задолго до этого разговора я прочел книгу Владимира Буковского „И возвращается ветер…“, там довольно подробно описывалось многолетнее пребывание автора „в крытке КГБ“ — Владимирском централе. И я вкратце рассказал ему о Буковском, об обмене на Карвалана, о Владимирском специзоляторе. „Кстати, там всегда сидели особо опасные, не только политические. Так что Владимирка не безызвестней ‚Таганки‘ будет“. — „А у тебя есть? Дай почитать!“ Круг полистал книгу в мягкой обложке и задумался. „Я сейчас много по зонам пою, езжу. Попробую пробить ‚Владимирку‘, посмотреть надо, что к чему…“»

Таким образом, все три версии объединяет один мотив: в появлении песни иниции­рующую роль сыграл талантливый человек, пишущий стихи и водив­ший знакомство с Кругом. Причем роль соавтора заключается в участии именно в строке «Владимирский централ, ветер северный», по которой обычно и помнят песню.

Сам Михаил Круг в своих интервью не помо­гал установить истинность той или иной версии, нас же в этом случае интересует сама мифология авторства, отличающая отнюдь не только «Владимирский централ». Для всех подоб­ных случаев характерны, во-первых, замена фрагмента первоначального текста другим в силу особых обстоятельств и, во-вторых, приписывание авторства текста и музыки различным людям.

Символика во «Владимирском централе»: весна, окно, женщина

Весна опять пришла, и лучики тепла
Доверчиво глядят в мое окно.
Опять защемит грудь,
И в душу влезет грусть,
По памяти пойдет со мной.

Пойдет, разворошит и вместе согрешит
С той девочкой, что так давно любил.
С той девочкой ушла, с той девочкой пришла,
Забыть ее не хватит сил.

Образный ряд первого куплета строится как комбинация трех содержательных мотивов, свойственных русским тюремным песням, которые легко опознаются человеком, знакомым с этой песенной традицией.

Первый мотив можно обозначить как тюремное заключение и весна: «Весна опять пришла…» Тюремные песни почти не знают осени и лета, но хорошо знакомы с зимой, лютой, темной, беспощадной, — и весной, цветущей, радостной, тоже беспощадной по отношению к арестанту и, как и у Круга, щемящей сердце, оживляю­щей воспоминания о воле, располагающей к меч­там — по всей видимости, несбыточ­ным. Весной происходят переломные события в жизни героя: его арестовывают, как, например, в известной лагерной песне советского времени «На заливе тает лед весною…­»:

На заливе тает лед весною,
И цветочки скоро зацветут,
Только нас с тобою под конвоем
В лагеря на Север повезут.

Этот же мотив использован и в известной народной песне «Не для меня придет весна…», восходящей к стихам А. Молчанова 1838 года, у которой, помимо наиболее известной солдатской (казачьей) фольклор­ной версии, есть и тюремная:

Не для меня придет весна,
Распустит роза цвет душистый.
Сорвешь цветок, а он запахнет —
Такая жизнь не для меня.

А для меня народный суд.
Осудит сроком на три года.
Сошлют к народам азиатским —
Где пуля ждет давно меня.

Этот расхожий образ построен на контрасте, психологически усугубляющем картину переживания арестантом своего тягостного положения: бурная жизнь природы весной противопоставлена замкнутому и исполнен­ному страданий существованию героя в заключении. Неслучайно (в рамках этой образной логики), что именно весной герой песни «По тундре» решается на побег:

Это было весною, зеленеющим маем,
Когда тундра одела свой весенний наряд,
Мы бежали с тобою, уходя от погони,
Вдоль железной дороги Воркута — Ленинград!

Весной же и заканчивается тюремный срок арестанта, или весной он мечтает выйти на свободу — как, например, в песне, записанной Вильгельмом Гартеве­льдом в 1908 году в Сибири:

Как настанет весна, я окончу свой срок,
Из тюрьмы я на волю пойду.
По лесам и лугам я бродяжить пойду —
Как настанет весна, я пойду.

Приводить примеры можно бесконечно, но важно здесь одно: весна — особым образом семантически нагруженное время года в тюремных песнях. Просыпаю­щаяся жизнь природы влияет на внутренний мир героя-арестанта, оттеняет безжизненность тюремного заключения, навевает воспоминания о прошлом, располагает к грезам и размышлениям.

Мечты, воспоминания и мысли, которые приходят в голову заключенному (особенно весной), в песенных текстах касаются прежде всего возлюбленной: верной и ждущей или, наоборот, забывшей и предавшей. Таков второй рас­хожий мотив тюремной лирики, который использует Михаил Круг: тюрьма и воспоминания о женщине. Пробудившаяся память заставляет лирического героя «вместе согрешить» «с той девочкой, что так давно любил». Приведем фрагменты из разных песен второй половины ХХ века:

…А вечер хороший такой наступает,
И слышатся звонкие песни девчат.

Не бери во вниманье, что я заключенный,
Ведь чувства мужские таятся в груди,
Судьбой и обидой я так утомленный,
Осталось немного сидеть впереди.

Давай, дорогая вести переписку,
Остывшее сердце ты мне отогрей…

(песня «Весна наступает, весь мир оживает…»)

Вешние воды бегут с гор ручьями,
Птицы весенние песни поют.
Горькими хочется плакать слезами,
Только к чему, все равно не поймут.

Вспомнишь о воле: былое веселье,
Девичий стан, голубые глаза…

Над тюремным окошком бродит ночка шальная,
На озябшие руки я в бараке дышу.
О тебе вспоминаю день и ночь, дорогая!
Голубую записку торопливо пишу.

(песня «Голубые записки ты мне часто писала…»)

В старых блатных песнях воспоминание о возлюбленной и обращение к ней нередко решалось совсем в других интонациях:

Вы скажите моей курве,
Что я снова осужден
На два года с половиной
И особых прав лишен.
Нет ни сахару, ни чаю,
На окошке просижу,
А как выйду на свободу
Тебе, курва, отомщу.

Но это не меняет дела: первая мысль в тюрьме — о ней.

В предпоследнем из приведенных выше фрагментов встречается и еще один образ, использованный в «Централе», — тюремное окно. Мотив, воплощенный Кругом в строках «…и лучики тепла / Доверчиво глядят в мое окно», сводится примерно к следую­щему: свет солнца или звезд через тюремное окошко будит в нем мысли или чувства. Окно или решетка, с одной стороны, высту­пает гра­ницей, отделяющей арестанта от внеш­него мира и вольной жизни, а с другой — единственным каналом связи между ними:

Хмуро в небо гляжу я сквозь решетку стальную
Вдруг увидел вдали караван журавлей.

И вот меня побрили и костюмчик унесли,
На мне теперь тюремная одежда.
Квадратик неба синего, и звездочка вдали
Сияет, как последняя надежда.

«Лучики тепла» в этом отношении ближе всего к тексту, который, скорее всего, не был знаком Кругу: к стихотворению Ивана Сурикова «Птичка и солнечный луч» (1860–70-е годы), являющемуся, в свою очередь, поэтическим перело­жением сказки Ганса Кристиана Андерсена «С крепостного вала». Это стихо­тво­рение под разными заголовками часто публиковалось в песенниках рубежа XIX–XX веков, но было ли оно в действи­тельности песней, неизвестно. Сюжет его таков: в окно преступника заглядывает луч солнца, затем прилетает птица и начинает щебетать, и от этого вторжения природы у угрюмого, озлобленного преступника пробуждаются новые для него светлые чувства. Приведем несколько фрагментов:

За крепкой, железной решеткой,
В холодных и тесных стенах,
Лежит на истлевшей соломе
Угрюмый преступник в цепях.

Вот луч заходящего солнца,
Играя, упал на окно.
Ведь солнце лучи рассыпает
На злых и на добрых равно.

Вот птичка к окну прилетела
И с песнею села за ним.
Ведь птичка-певунья щебечет
Равно и хорошим и злым.

Но легче на сердце; светлеет
Лицо, злые думы бегут,
И новые мысли и чувства
В душе одичалой растут.

Ему самому непонятны
Те мысли и чувства, — они
Лучу золотистому солнца
И нежным фиалкам сродни.

Мотив окна или решетки, через которые заключенный наблюдает звезды или солнце, в тюремной лирике часто используется как инициальный, открываю­щий лирический сюжет. Причем не только в старых арестант­ских песнях, многие из которых восходят к стихотворениям поэтов XIX века, но и в более поздних произведениях, вплоть до песен «русского шансона».

Вечер за решеткой догорает,
Солнце тает, словно уголек,
На тюремных нарах напевает
Жалобную песню паренек.

Первое солнышко марта,
И над «Бутыркой» —
И над «Бутыркой» —

Неба клочок голубой!
Нету мне фарта —
Нету мне фарта —
Встретиться скоро с тобой.
Первое солнышко марта,
Встретиться скоро с тобой.

Мы не знаем, был ли Михаил Круг знаком с процитированными песнями. Со всеми — конечно, нет; с некоторыми — вероятно. Но очевидно, что в том или ином виде и в том или ином объеме он был в курсе традиции русской тюремной песни (из его интервью и биографических фактов известно только, что он слушал тюремную лирику, в частности в исполнении Аркадия Северного и Владимира Высоцкого). И во «Владимир­ском централе» он под­ключается к традиции, не только используя три наиболее ходовых и опозна­ваемых мотива тюремной песни, но и объединяя их в лирическом сюжете: лучи весеннего солнца светят через окно в камеру и пробуждают в заключенном воспоминания о прежней любви.

«Но не очко обычно губит, а к одиннадцати туз» — что это значит?

В финале припева «Владимирского централа» есть интригующая строка, которую чаще всего обсуждают в связи с песней: «Но не очко обычно губит, а к одиннадцати туз». Если не уходить далеко в историю карточной символики в культуре, а ограни­читься беглым ретроспективным взглядом на песенную традицию, на которую ориенти­рован русский шансон, то можно увидеть, что тема карточной игры присут­ствует в воровских и тюремных песнях в трех вариантах. Во-первых, здесь весьма распро­стра­нен мотив гадания (часто сбывающе­гося). В блатной лирике цыганка с картами обычно предсказывает «мальчишечке» тюремное заключение — так, именно об этом поется в извест­ной и любимой русскими шансонье песне «Таганка», самая ранняя версия которой относится к 1930-м:

Цыганка с картами мне нагадала,
Дорогу дальнюю казенный дом.
Быть может, старая тюрьма центральная
Меня, несчастного, по новой ждет.

На картах гадает мать арестанта, желая узнать его судьбу, как в песне «Вот уж год, как я пропал в тумане…»:

Ты сидишь и карты раскладаешь
С королем бубновым на столе.
Та же масть и та же доля злая
Вот уж год как выпадает мне.

Второй вариант включения темы карт в блатные песни — игра как часть атмосферы криминального мира. Вот как описывает одна из классических блатных песен «Гоп-со-смыком» жизнь блатного на воле:

А как из тюрьмы выйдешь, то халтуру удишь.
Что в тюрьме сидел, то все забудешь,
Быстро схватишь карты в руки,
Полчаса — не носишь брюки,
Если не везет, что делать будешь?

Третий вариант — непрямое, метафори­ческое использование образов карточ­ной игры, и здесь, чтобы понять смысл иноска­зания, нужно знать правила и терминологию. Таких случаев значительно меньше, чем песен с мотивами гадания и игры, — и имен­но таким образом использует образный потенциал карт Михаил Круг: «Не очко обычно губит, а к одиннадцати туз» — здесь подразумевается, что не просто карточный проигрыш сгубил героя, а некото­рая жизненная ситуация, представленная в песне через ситуацию в конкретной карточной игре.

Речь идет об игре в «двадцать одно», иначе называемой очко, которая известна в России по крайней мере с начала XX века. В очке обычно используется колода из 36 карт, в которой туз — 11 очков, король — 4 очка, дама — 3 очка, валет — 2 очка, остальные карты — по своему номиналу. Смысл игры — запрашивая у раздающего (банкующего) по одной карте, набрать в сумме 21 очко (собствен­но, очко) или число очков, макси­мально приближающееся к нему, но не пре­вы­­шаю­щее его. «Перебор» автоматически является проигрышем. В песне Михаила Круга с героем случается именно это: он получает «к одиннадцати туз», то есть набирает 22 очка и проигрывает.

Поговорка существовала и в более близком виде к тому, в котором ее исполь­зует Круг. Так, фразу «Не очко меня сгубило, а к одиннадцати — туз!» писатель Андрей Битов использует в качестве эпиграфа в части «Игра» повести «Обосно­ванная ревность» (1976). Ее же произносит один из представителей крими­нального мира в советском детективном фильме «Про­щальная гастроль „Артиста“» (1979, режиссер Александр Файнциммер).

Та же эпоха в жизни преступного мира воспроизведена в романе по воспоми­наниям о тюремных событиях «Зазаборный роман (Записки пассажира)» Владимира Бороды. Если верить автору, эти события он наблю­дал сам, когда сидел с 1978 по 1984 год по политической статье. Интересующее нас выра­жение Борода приводит среди других выражений, используемых зэками во время игры в карты:

«Сижу на шконке, смотрю сверху на жизнь хаты. Несколько человек спят, Лысый и Шкряб играют самодельными картами в очко на носы.
— Себе не вам, говна не дам!
— Hе очко меня сгубило, а к одиннадцати туз!
— Ой мама, ходи прямо!
— Hе ходи налево, тама королева!
— Туз не груз!
— Очко, пардон, ваш нос!
И с оттягом, от всей души, лупят друг друга в случае проигрыша».

Здесь же привлекает внимание и еще одна поговорка — «Туз не груз!» — которая отсы­лает к круговской рифме в припеве (а точнее предвосхищает ее). Случай использования рифмы «груз — туз» встречаем в стихотворе­нии Виталия Ханинаева «Игра» (1978), посвя­щенном Андрею Битову и, судя по датировке и названию, навеянном упомянутым выше рассказом прозаика:

Смерть мне радости сулила,
сбросил жизни тяжкий груз.
«Не очко меня сгубило,
а к одиннадцати — туз!»

Какие ситуации описаны с помощью этой поговорки? С одной стороны, к жизненному краху приводит жажда наживы — неслу­чайно у Битова герой вспоминает эту поговорку вместе с другой, более употреби­тельной и сино­нимичной ей: «Жадность фраера сгубила». С другой стороны, речь может идти о роковом невезении. Например, в политическом стихотворении Валерия Патрушева «Выборы» (2004), фраза «к один­надцати туз» обозначает неудачу, облом при, казалось бы, возможном ином исходе:

На что надеяться народу,
не важно — против или за.
Тасуем старую колоду
в надежде вытащить туза.
И нас, как прежде, угнетает
фальшивых обещаний груз.
Наш туз, он, если выпадает,
всегда к одиннадцати туз.

Получается, картежная метафора, состав­ляю­щая одну из наиболее запоми­нающихся строк «Владимирского централа», не изобре­тена Кругом. Вместе с тем фразой «Когда я банковал» автор достраивает готовую метафору. Возможно, она намекает на то, что в то хорошее время лирический герой контролировал ситуацию, и одновременно констатирует, что это не только не спасло его от жизненного краха, а может быть, и приблизило его.

Источник