что значит презюмируется в гражданском праве
Какую вину презюмирует ч. 2 ст. 1064?
Уважаемые коллеги! В прошлый раз, обсуждая вопрос о необходимости отечественной правовой системе презумпции вины причинителя вреда, мы пришли к выводу, что пока с учётом правовых позиций КС РФ «презумпции вины быть», но со следующей оговоркой: она может применяться к ответчику только после доказывания истцом трёх элементов состава гражданского правонарушения (вреда, противоправности и причинной связи между противоправностью и вредом), т.е. вреда и того, что ответчик является его причинителем.
Иное толкование ч.2 ст.1064 ГК означало бы немотивированное отождествление ответчика с причинителем вреда и трансформацию презумпции вины причинителя вреда в презумпцию противоправности поведения ответчика.
Этот вывод согласуется и с доктриной.
Так, поскольку любая презумпция образуется методом неполной индукции, предполагающей вероятность презумптивных обобщений[1], достоверность основанных на ней выводов имеет вероятностно-статистическую природу, а потому изначально сомнительна.
Ведь не исключены ситуации появления предмета, входящего в класс, охваченный презумпцией, и при этом не имеющего презюмированного признака[2].
Указанное свойство презумпций отметил и КС РФ в Определении от 16.12.2010 №1650-О-О, а в Определении от 17.07.2012 №1286-О даже заключил, что презумпция не может иметь неопровержимого характера.
Но раз так, то применять любую презумпцию нужно с известной осторожностью. В частности, только при установлении связанного с презюмированным фактом факта-основания[3].
Эта мысль по сути равносильна мнению мэтра советской цивилистики О. С. Иоффе о том, что презумпция не может вступить в действие при недоказанности условий её применения[4].
Таким фактом-основанием в нашем случае, или условием применения к ответчику презумпции вины причинителя вреда, и является доказывание истцом первых трёх элементов состава гражданского правонарушения…
Уверен, что добросовестное и последовательное установление судами упомянутого факта-основания само по себе способно снять большинство вопросов в сфере деликтных споров, но ожидать от наших судов добросовестности и последовательности было бы совсем уж наивно, что подтверждает хотя бы сложившаяся правоприменительная практика по ч.2 ст.1064 ГК.
Так, в прошлый раз я уже упоминал о произвольном применении судами обсуждаемой нормы при рассмотрении споров о затоплении квартир к субъектам, презюмировать вину которых немыслимо вообще.
К сожалению, произвол судей на этом не заканчивается. Например, иногда встречаются даже такие примеры судебного правотворчества:
1) «Из пп. 1 и 2 ст. 1064 ГК РФ следует, что для возникновения права на возмещение убытков, вытекающих из деликтных обязательств, истец должен доказать наличие вины в действиях ответчиков, в результате которых произошел залив квартиры истца, то есть установить причинно-следственную связь между противоправным поведением нарушителя и возникшим вредом или убытками., как наступлением вреда»[5] (здесь не только официально отменяется презумпция вины причинителя вреда, но и вина приравнивается к причинно-следственной связи между противоправным поведением и наступившим вредом);
2) «Исходя из ст. 1064 ГК РФ, а также норм главы 59 ГК РФ, регулирующей правоотношения, возникающие из причинения вреда, для возложения гражданско-правовой ответственности за причинение вреда, необходимо доказать не только факт причинения вреда, но и факт противоправных действий ответчика, его вину и причинную связь между неправомерными действиями ответчика и причинением вреда в испрашиваемом размере»[6] (зачем доказывать вину, если вина презюмируется?);
3) «Установленная данной статьей презумпция вины причинителя вреда предполагает, что на потерпевшем лежит обязанность доказать факт причинения вреда, его размер, а также то обстоятельство, что причинителем вреда является именно ответчик (причинную связь между его действиями и нанесенным ущербом)… При этом ответственность, предусмотренная вышеназванной нормой, наступает при совокупности условий, включающей наличие вреда, противоправность поведения причинителя вреда и его вину, подтверждение размера причиненного вреда, а также причинно-следственную связь между противоправными действиями и наступившими неблагоприятными последствиями»[7] (а я-то грешным делом думал, что, чтобы доказать, что ответчик – причинитель вреда, нужно доказать противоправность его поведения и причинно-следственную связь… А кто тогда доказывает противоправность поведения причинителя?);
В доктрине же бытует мнение, что из-за несовершенного законодательного закрепления института презюмирования вины возникает противоречивая правоприменительная практика[10].
Понятно, что корень всех бед здесь в правовой неопределённости содержания элементов состава гражданского правонарушения. И в первую очередь это касается понятия вины, которая презюмируется в ч.2 ст. 1064 ГК.
Дело в том, что юридическая наука выработала множество теоретических концепций вины, но основных среди них 3: теория опасного состояния, оценочная и психологическая теории[13].
Первые две для цивилистики не подходят – остаётся последняя. Психологическая теория доминирует и в публичных отраслях права (уголовном и административном), что воплотилось в действующих УК РФ и КоАП РФ.
Согласно этой теории, вина связана с сознанием и волей человека, а также с его деликтоспособностью, т.е. представляет собой психическое отношение, возможное только в рамках сознания обладающего свободой выбора субъекта[14]. Применительно к деликтным отношениям это означает, что если действия субъекта не связаны с его сознанием, осознанием и волей, то вины его нет и соответственно он не является правонарушителем[15].
Казалась бы, такое понимание вины оптимально для конструирования субъективной стороны составов любых правонарушений, в том числе и гражданских деликтов. В частности, именно такую вину в целях защиты потерпевшей стороны можно и презюмировать при условии предварительного доказывания ею остальных элементов состава правонарушения, т.к. залезть в сознание причинителя вреда едва ли возможно. В этом случае как раз и будет соблюден конституционный баланс прав истца и ответчика в деликтных спорах.
Но все карты спутала ч.1 ст.401 ГК РФ, ознаменовавшая утверждение в гражданском праве поведенческой (объективистской) концепции вины: «вина в гражданском праве по общему правилу рассматривается не как субъективное, психическое отношение лица к своему поведению, а как непринятие им объективно возможных мер по устранению или недопущению отрицательных результатов своих действий, диктуемых обстоятельствами конкретной ситуации»[16].
Т.е. вине, традиционному элементу субъективной стороны, стал придаваться объективный характер со всеми вытекающими отсюда последствиями: вина стала смешиваться с элементами объективной стороны правонарушения, что видно из вышеприведённых судебных решений. Этот вывод подтверждается и современными исследователями[17].
Любопытный пример смешения вины и противоправности я нашёл в Определении ВАС РФ от 07.03.2007 №1843/07: «По общему правилу деликтная ответственность наступает только в случае виновного причинения вреда, т.е. вина причинителя вреда презюмируется до тех пор, пока не доказано обратное. В арбитражном процессе, исходя из принципа состязательности, требования и возражения должны быть доказаны предъявляющими их лицами. В данном деле суды апелляционной и кассационной инстанций установили, что в заключениях эксертизы… и дополнительной экспертизы… указана лишь вероятная причина возникшего пожара, которая в силу ст. 64 и 71 АПК РФ не могла быть расценена судами как достоверное подтверждение вины одного из ответчиков в произошедшем».
Решение по существу правильное, только вместо вины нужно было вписать противоправность, а то получается, что ВАС РФ блокировал ч.2 ст.1064 ГК.
К слову, это решение соответствует французскому правопорядку, в котором действует презумпция невиновности причинителя вреда, но вина при этом обусловлена противоправностью действий причинителя[18].
Таким образом, я пришёл к следующим выводам:
1) Презумпция вины причинителя вреда может соответствовать Конституции РФ только при психологическом истолковании вины.
2) Если определять вину через поведенческий подход, презумпцию вины нужно отменять.
В связи с изложенным интересуюсь мнением коллег по следующему вопросу:
Какую вину презюмирует ч.2 ст.1064 ГК РФ?
[1] Бабаев В. К. Презумпции в советском праве. Горький, 1974, с.8 – 12.
[2] Годовалова М. Н. Презюмирование вины в российском гражданском праве/дисс. к.ю.н./, М., 2014, с.27.
[3] Сериков Ю. А. Процессуальные функции правовых презумпций в гражданском судопроизводстве: автореф. дисс…. к.ю.н. Екатеринбург, 2005, с.5.
[4] Иоффе О. С. Ответственность по советскому гражданскому праву. Л., 1955, с.132.
[5] Решение Абатского районного суда Тюменской области от 13.01.2017 № 2-5/2017.
[6] Решение Волоколамского городского суда Московской области от 07.07.2017 №2-932\17.
[7] Решение Октябрьского районного суда города Саратова от 10.04.2017 № 2-600/2017 и от 07.04.2017 № 2-282/2017 (здесь ч.2 ст.1064 ГК применена к подрядчику. ).
[8] Решение мирового суда судебного участка №26 Жуковского судебного района Калужской области от 18.07.2017 № 2-104/2017.
[9] Предположительность выводов о причинах затопления заключалась в неустранимом сомнении о его источнике: или квартира ответчиков или таяние снега на кровле крыши многоквартирного дома.
[10] Годовалова М. Н. Указ. соч., с.41.
[13] Кузнецова О. А. Категория вины в цивилистической науке и кодификациях гражданского законодательства стран СНГ // Актуальные проблемы гражданского права: сб. научных трудов. Минск: МИТ СО, 2012, вып.1, с.134 – 135.
[14] Мироненко М. Б. Принципы юридической ответственности в системе принципов права: автореф. дисс…. к.ю.н. Саратов, 2001, с.11 – 12.
[16] Российское гражданское право: учебник в 2 тт. Т.1: Общая часть: Вещное право. Наследственное право. Интеллектуальные права/ отв. ред. Е. А. Суханов. М.: Статут, 2010, с.463.
[17] Например, Милохова А. В. Объективность вины в гражданском праве // Адвокатская практика, 2007, сентябрь, с.11 – 13.
[18] Пятин С. Ю. Гражданское и торговое право зарубежных стран (ч.9 гл.5).
Анализ тезисов о принципе добросовестности в гражданском праве
В Москве догорает лето, теплый ветерок и солнышко располагают к душевному спокойствию. В такую погоду надо потягивать Апероль Шприц где-нибудь на открытой веранде кафе (которых в похорошевшей Москве теперь довольно много) и думать о чем-то приятном.
Но я, листая ленту Фейсбука, зачем-то кликнул на ссылку на статью в Российской газете, которая представляла собой репортаж с заседания Клуба им. Замятнина.
Сами эти заседания этого клуба (судя по репортажам РГ, которых я видел два или три) довольно унылы и беззубы. Конечно же, никакого прорыва в деле улучшения отечественного правосудия они не принесут. (Я даже думаю, что если Д.Н. Замятнин на том свете узнал бы о том, что его именем назвали это собрание, он бы очень расстроился).
Они даже не вызывают у меня желания поиронировать (в отличие, скажем, от выступлений в прессе председателя верховного суда В.М. Лебедева, см. напр. совершенно ошеломившее меня интервью председателя Лебедева по итогам его визита в Северную Корею).
Итак, теперь переходим к самим тезисам В.В. Момотова о принципе добросовестности. Разумеется, в том виде, как они изложены в статье: журналист где-то ставил прямую речь, где-то просто пересказывал выступление, надеюсь, что эти цитаты и пересказы точно отражают мысли В.В. Момотова и журналист не допускал её (мысли) искажения.
Свое выступление В.В. Момотов открыл следующим пассажем:
1. «В современном российском законодательстве принцип добросовестности был закреплен в 2013 году, в период реформы Гражданского кодекса Российской Федерации».
Понятно, что В.В. Момотов не знает правовых позиций ВАС РФ. Но как человек ученый, как доктор (!) юридических наук, он не может не понимать, что праву имманентно присуще требование добросовестного поведения, право не может защищать пусть формально законное, но не честное, не соответствующее взглядам общества на должное. Иначе недалеко до того, чтобы признать ПРАВОМ, например, законы третьего рейха о расовой чистоте.
2. «Например, с 1 июня 2015 г. в Гражданский кодекс внесены изменения, которые распространили действие принципа добросовестности на преддоговорные отношения».
Это удивительно, но В.В. Момотов не знает о том, что правила о преддоговорной ответственности за недобросовестные переговоры в нашем Кодексе существуют с 1996 г.
В п. 2 ст. 507 ГК РФ, посвященном переговорам о заключении договора поставки, всегда была норма о том, что сторона переговоров о заключении договора, сорвавшая их, должна возместить убытки. К сожалению, В.В. Момотов (или тот, кто написал ему текст выступления), видимо, не знает о существовании этой нормы, он не знаком с очень любопытной историей самого параграфа о поставке (в частности, почему именно в нем так много институтов, которые в действительности должны быть зафиксированы в общей части обязательственного права), ему не известно, что ВАС РФ, зная об упомянутой истории параграфа о поставке весьма охотно применял его положения по аналогии закона ко всем другим договорам (одна только знаменитая ст. 522 чего только стоит!).
Это очень странное заявление. Активное применение принципа добросовестности сродни, скажем, активному применению микроскопа рабочими на стройках для забивания гвоздей.
4. «Например, несправедливыми, а значит, незаконными были признаны астрономические проценты по кредитам микрофинансовых организаций».
5. «Введение суда и участников процесса в заблуждение должно стать экономически невыгодным».
Наверное, В.В. Момотов находится под обаянием доктрин экономического анализа права, которые, например, всячески приветствуют disgorgement of profits (изъятие всей выгоды, образовавшейся у должника вследствие нарушения им договора) как средство профилактики нарушения договоров, но, боюсь, что это никакого отношения к гражданскому процессу и вранью в суде не имеет.
Видимо, это проявление академических пристрастий В.В. Момотова. Ученые очень любят давать всему определения, а ученые-юристы очень любят настаивать на том, чтобы эти определения непременно были закреплены в тексте законов. (Посвященные помнят замечательный рассказ С.В. Сарбаша про определение воды, содержавшееся в Водном кодексе России, и некоторое недоумение, которое это вызывало у наших, как выражается наш лидер, «западных партнеров»).
Я прочитал определение добросовестности, предложенное В.В. Момотовым несколько раз, и понял, что я его не понимаю. То есть, я конечно знаю все слова, которые он использовал. Мне даже понятны некоторые словосочетания («модель поведения», «взаимный интерес» и проч.). Но общий смысл у меня так и не склеился (возможно, у меня просто нет достаточной степени учености). В частности, я не очень понял, на кого надо смотреть, чтобы понять, что кто-то ведет себе добросовестно или недобросовестно: на контрагента? на лицо, вступающее в отношения?
Мне всегда казалось, что понятие объективной добросовестности (по крайней мере, это было написано в тех книгах по теме, которые я читал), основано на довольно сложном мыслительном эксперименте, который должен провести судья у себя в голове.
В общем, я надеюсь, что комментарий тезисов В.В. Момотова о принципе добросовестности послужил хорошим поводом для всех нас задуматься об этом довольно сложном правовом феномене.
Эффективное взыскание убытков
В условиях экономического кризиса иск о взыскании убытков как возможность компенсировать потери кредитора приобретает особую актуальность.
Известно, что нарушение условий договора зачастую является экономически более выгодной моделью поведения, и нормы частного права призваны восстановить баланс интересов.
Распространенным видом убытков являются убытки, возникшие при нарушении или расторжении договора, условия которого нарушены.
По смыслу ст. 15 и 393 ГК РФ кредитор обязан представить доказательства, подтверждающие наличие у него убытков, обосновать с разумной степенью достоверности их размер и причинную связь между неисполнением или ненадлежащим исполнением обязательства должником и возникшими убытками. Должник вправе предъявить возражения относительно размера убытков и представить доказательства того, что кредитор мог уменьшить убытки, но не принял для этого разумных мер (ст. 404 ГК).
В аспекте причинно-следственной связи должник несет ответственность только за убытки, которые являются следствием нарушения и могут быть разумно предусмотрены на момент заключения договора, взыскание иных убытков остается под большим вопросом.
Если кредитор не принял разумных мер для уменьшения убытков, их размер тем не менее может быть снижен. Стандарт добросовестного поведения кредитора с учетом его возможностей в каждом конкретном случае индивидуален.
В коммерческом договоре вину кредитора в нарушении договора устанавливать не требуется. Если сторона заключила договор не с целью извлечения прибыли, решение вопроса о применении меры ответственности по правилам п. 1 ст. 401 ГК будет зависеть от того, можно ли рассматривать в качестве предпринимательской деятельность лица, в процессе которой было нарушено обязательство. Если договор заключен физлицом или некоммерческой организацией с целью извлечения прибыли, ответственность будет наступать и при отсутствии вины.
В случае с коммерческим договором привлечения к ответственности в виде компенсации убытков за нарушение договора удастся избежать, только если неисполнение обусловлено обстоятельствами непреодолимой силы.
Безусловно, многих волнует вопрос, является ли ситуация с пандемией Covid-19 обстоятельством непреодолимой силы, и как будут применяться санкции за нарушение договорных обязательств.
На мой взгляд, пандемия отвечает критериям непреодолимой силы.
Однако признание пандемии обстоятельством непреодолимой силы не может быть универсальным для всех категорий должников – независимо от типа их деятельности и условий ее осуществления, в том числе региона, в котором действует организация, в силу чего наличие обстоятельств непреодолимой силы должно быть установлено с учетом обстоятельств конкретного дела (в том числе срока исполнения обязательства, характера неисполненного обязательства, разумности и добросовестности действий должника и т.д.).
Для освобождения от ответственности непреодолимая сила должна влечь невозможность исполнения обязательства (п. 3 ст. 401 ГК). Положения ст. 416–417 Кодекса трактуют ее как полную невозможность, в связи с чем обязательство прекращается и сторона договора вправе требовать от госорганов и органов местного самоуправления возмещения убытков (ст. 417 ГК).
В то же время указанные нормы не регулируют, как быть, если исполнить обязательство можно, но это требует несоразмерных затрат и рисков? Возникает непонятная ситуация, когда не представляется возможным точно определить, является ли пандемия коронавируса обстоятельством непреодолимой силы в конкретном случае. Необходимо также обратить внимание на условия договора о форс-мажоре, так как норма п. 3 ст. 401 ГК предусматривает освобождение должника от ответственности, если только иное не предусмотрено законом и договором.
Есть и более сложный путь – изменение условий договора или его расторжение в судебном порядке в соответствии со ст. 451 ГК в связи с существенным изменением обстоятельств, из которых исходили стороны, совершая сделку. Указанная норма как раз о том случае, когда исполнение обязательств в принципе возможно, но в такой степени нарушает имущественный интерес, что сторона, заключившая договор, лишается того, на что вправе была рассчитывать.
Существенное изменение обстоятельств в соответствии со ст. 451 ГК принципиально отличается от невозможности исполнения ввиду обстоятельств непреодолимой силы. В первом случае необходимо судебное решение, во втором –обязательство прекращается само.
Особо строить иллюзии о возможности изменения договора по ст. 451 ГК, полагаю, не стоит, поскольку судебная практика по данному вопросу консервативна. Но возможно, в случае с пандемией коронавируса она будет складываться иначе.
Существует также норма, позволяющая взыскать убытки, когда нарушение только предполагается (предвидимое нарушение) – например, убытки, возникшие в результате отказа от договора при реальной угрозе нарушения. Когда кредитор понимает реальность угрозы нарушения обязательств в будущем, он вправе отказаться от договора и взыскать убытки в соответствии с п. 2 ст. 328 ГК.
Убытки могут быть взысканы за правомерные действия. Так, ст. 711 и 782 ГК закреплено, что исполнитель имеет право отказаться от договора, но при этом обязан возместить заказчику убытки. В законах определены также случаи возмещения убытков за правомерные действия со стороны органов государственной власти или местного самоуправления.
Примечательно недавно рассмотренное Конституционным Судом РФ дело по жалобе Ирины Бутримовой, участок которой попал в границы зоны культурного наследия и в результате изменения вида разрешенного использования кадастровая стоимость изменилась с 5,8 млн руб. до 1 руб. В законе данный случай прямо не урегулирован, поэтому суды всех инстанций отказали во взыскании убытков. Но КС внес ясность, указав в Постановлении от 5 марта 2020 г. № 11-П, что возмещать убытки необходимо и при наличии неопределенности в толковании закона.
Убытки также могут возникнуть в случае выявления кредитором недостоверной информации. В частности, ст. 431.2 ГК позволяет взыскать их, если причиной возникновения убытков стали ложные заверения об обстоятельствах. Это происходит, когда сторона в ходе переговоров (до или после заключения договора) предоставляет другой стороне недостоверную информацию о себе, активе и т.д., в результате чего другая сторона, положившись на заверения, понесла убытки.
Так, Верховный Суд РФ направил на пересмотр дело несостоявшегося покупателя фитнес-клуба в г. Москве, требовавшего взыскать со стороны, внезапно вышедшей из переговоров, 580 тыс. руб. убытков на услуги юристов, сопровождавших сделку (см. Определение от 29 января 2020 г. по делу № 305-ЭС19-19395).
Новеллой является взыскание чисто экономических убытков. Это бывает, если между причинителем вреда и потерпевшим отсутствует связь – когда лицо не причинило вред, но своими действиями спровоцировало у другого лица потери или лишило выгоды, на которую оно рассчитывало.
Судебная практика показывает, что убытки можно взыскать и в таких случаях – примерами служат дела, рассмотренные ВС (определения от 22 мая 2017 г. по делу ООО «Бомарше» № 303-ЭС16-19319; от 11 мая 2018 г. по делу ООО «Магадан-тест» № 306-ЭС17-18368).
Например, в деле общества «Магадан-тест» речь шла о взыскании чисто экономических убытков за ненадлежащее исполнение обязанности по сертификации товара. Истец приобрел автомобиль по договору лизинга, а иск предъявил к лицу, осуществившему сертификацию, так как на момент обнаружения недостатков право на иск к продавцу было утрачено. Убытки составляли разницу между уплаченной по договору лизинга ценой самосвала и рыночной стоимостью металлолома. ВС указал: «небрежность ответчика при исполнении регламентированных законом обязанностей находится в причинной связи с возникшими у истца убытками».
Необходимо различать деликтный и договорной способы взыскания убытков – они существенно отличаются и зачастую ведут к разным результатам.
При договорном способе взыскания убытков наличия вины не требуется – деликтная ответственность строится на началах вины. Стороны в договоре могут ограничить размер убытков, предусмотрев возмещение только реального ущерба.
В случае с деликтом это невозможно.
На практике встречаются случаи, когда сложно определить, с каким исковым заявлением обратиться – например, при исполнении договора причинен вред имуществу кредитора и из договора прямо не следует обязанность его возместить. Судебная практика придерживается мнения о недопустимости произвольного выбора кредитором деликтного или договорного способа взыскания убытков и утверждает приоритет договорного, хотя это не всегда очевидно. Исход дела напрямую будет зависеть от выбора иска.
Возможность взыскания убытков и их размер зависят от правовой квалификации.
Столкнувшись с нарушением, кредитор может понести реальный ущерб в виде понесенных трат или расходов, которые будут понесены в будущем, и упущенную выгоду – доход, который он мог получить, если бы права не были нарушены.
Упущенная выгода, как и неустойка, не служит основанием для включения в реестр кредиторов, а также не может использоваться при возбуждении дела о банкротстве. Для целей взыскания этот нюанс необходимо учитывать. Иногда закон позволяет взыскать только реальный ущерб.
Бывают ситуации, когда вид убытков сложно определить. В ст. 393.1 ГК закреплен способ взыскания договорных убытков, рассчитанный конкретным или абстрактным методом определения ценовой разницы, без отнесения к конкретному виду убытка. Есть мнение, что вид убытков зависит от того, кто их взыскивает по замещающей сделке. Для покупателя это реальный ущерб, так как он вынужден купить по более высокой цене, а для продавца – упущенная выгода, поскольку он рассчитывал продать товар по более высокой цене, в итоге продал по низкой. Существует и иная точка зрения – о том, что в обоих случаях это реальный ущерб.
Договорное ограничение размера убытков не препятствует их взысканию.
Взыскание неустойки не лишает кредитора права взыскать убытки в сумме, не покрытой неустойкой. Если стороны ограничили объем ответственности исключительно неустойкой в соответствии со ст. 394 ГК, ограничение можно преодолеть в случае умышленного характера нарушения (п. 4 ст. 401 Кодекса). В коммерческих договорах вина должника презюмируется, в некоммерческих – условие об ограничении убытков имеет силу лишь при наличии вины. Договорная неустойка зачастую не покрывает убытки, так как «срезается» судом.
Несмотря на широкие правовые возможности для возмещения убытков, эффективность защиты напрямую зависит от учета специфики конкретного дела. В случае с Covid-19 и невозможности исполнения обязательства целесообразно внимательно изучить условия договора и незамедлительно уведомить контрагента о невозможности исполнения ввиду форс-мажора.
В заключение добавлю: принимая решение о неисполнении обязательства, необходимо соотнести свою ситуацию с критерием невозможности исполнения условий договора контрагентом.