Что будет с мужиком на женской зоне

LiveInternetLiveInternet

—Рубрики

—Музыка

—Поиск по дневнику

—Подписка по e-mail

—Статистика

«Опущенные» в женских тюрьмах. Вот что с ними делают и почему.

В российских местах лишения свободы для женщин иерархия заключенных и вообще быт существенно отличается от мужских зон и тюрем – там, как правило, нет понятий и не рулят воры в законе.

Тем не менее, определенное кастовое деление есть и в «дамских» МЛС. Изгои здесь обладают теми же качествами, что и везде.

Самые презираемые зечки в женских МЛС несколько отличаются от представителей низжих мастей в мужских зонах и тюрьмах – здесь иерархическая лестница имеет свои ступени. В первую очередь, в женской тюрьме имеет значение личность осужденной, а не ее послужной список отсидок и прежних криминальных «заслуг».

Строго говоря, в женских зонах и тюрьмах почти нет определенных категорий зечек, которых изначально и принципиально гнобят и прессуют – все зависит, главным образом, от личностных качеств осужденной. Изгоев в женских МЛС, в основном, просто сторонятся.

Одни из самых презираемых в женских МЛС – героинщицы, наркоманки с большим стажем. Это выхолощенные в моральном плане особи, способные продать и предать буквально за щепоть чаю, кусок мыла или сигарету. Любую стоящую информацию, исходящую от новой знакомой, они стараются «монетизировать», стуча администрации МЛС.

В зонах и в камерах СИЗО сиделицы стараются жить «семьями» – завести себе подругу (подруг) по несчастью и заниматься с ними общим нехитрым хозяйством. Это не имеет ничего общего с лесбийскими наклонностями – просто так легче выжить в заключении, к подобному способу обустройства в особых условиях женщин толкает инстинкт семейственности, заложенный в представительнице слабого пола изначально, свыше. Героинщицы – одиночки, в «семью» их никто не принимает.

Некоторые сиделицы сдать могут даже не умышленно, а «по простоте душевной». Таких в зонах и тюрьмах тоже сторонятся, но особо не гнобят – «старшая» знает всех стукачей в камере или в отряде, и считается, что уж лучше «своя», чем присланная новая, от которой не знаешь, чего ожидать.

Убийц своих детей на женской зоне запросто могут избить и потом постоянно унижать – это изначально изгои среди осужденных, пожалуй, главная категория сиделиц, которым суждено расплачиваться в неволе за свое прошлое.

В женских зонах и тюрьмах сидят много «вичовых» (с диагнозом вирусного иммунодефицита человека), больных венерическими или онкологическими заболеваниями. Этих тоже сторонятся из чувства брезгливости и боязни заразиться.

Надо работать или огребешь

В низшей касте в женской зоне может оказаться любая, если она не выполняет производственное задание. Женщине (девушке), не способной освоить швейную машинку и выдавать «на гора» ежедневную норму, грозят серьезные разборки в отряде, вплоть до избиения: от ее выработки страдает весь коллектив. Отрядницы могут вырвать волосы, выбить зубы, а в карцере отделают дубинками. Даже если у сиделицы хороший «подогрев» с воли, но она не умеет шить, «люлей» ей чаще всего все равно не избежать.

В женской зоне и тюрьме для их «постоялиц» особенно важно соблюсти физическую чистоту, что не так просто в сравнении с условиями на воле. Зачуханных, запустивших себя там не любят и избегают. Не зря одной из самых ценных вещественных валют в таких МЛС наряду с сигаретами и чаем является простой кусок мыла. Не всем удается получать хорошие передачи с воли, и поэтому многие зечки нанимаются дежурить за других за пару пачек сигарет, чая или шампунь – дежурство всегда можно купить. Такие осужденные не презираемы другими, если содержат себя в чистоте и не «косячат», просто у них безвыходное положение.

Источник

Что происходит в российских тюрьмах с трансгендерными людьми

Определение места содержания

В 2016 году сотрудники московской полиции задержали трансгендерную женщину Альбину Матюнину, которая находилась в федеральном розыске. В 2011-м Альбина, которая в тот момент еще не начала трансгендерный переход, была приговорена к условному сроку за магазинную кражу 1810 рублей. С тех пор она прошла курс гормональной терапии и сделала несколько пластических операций, но с точки зрения закона оставалась мужчиной.

Альбину отправили в мужское СИЗО в Москве, а затем этапировали в Ростов. В обоих изоляторах она жила в одиночной камере. Адвокат Ольга Бадалян опасалась, что после вынесения приговора ее подзащитная может попасть в общую камеру в мужской колонии и что в таком случае ее безопасность будет под угрозой. Этого не произошло, колонии удалось избежать. Альбина находилась в заключении меньше месяца, затем ее освободили.

История Альбины Матюниной не единственная. В СМИ иногда появляются сообщения о том, что сотрудники ФСИН находятся в замешательстве, потому что не понимают, где содержать под стражей трансгендерного человека. В России приговоры выносят «по паспорту». Формально для системы правосудия трансгендерных людей не существует, есть только мужчины и женщины. Никаких нормативно-правовых актов, регулирующих их распределение по местам принудительного содержания, тоже нет, поэтому человек с женскими половыми признаками может оказаться в мужской колонии, и наоборот. «ФСИН просто-напросто не наработала опыт в этой сфере, чтобы его обобщить в правовом акте, — считает юрист «Руси сидящей» Ольга Подоплелова, — поэтому многие вещи, скорее всего, решаются на местах, остаются на усмотрение администрации и зависят от ее готовности учитывать особые потребности трансгендерных людей».

Одиночество в изоляции

Гражданин Белоруссии Назар Гулевич родился женщиной. После совершеннолетия он начал трансгендерный переход: стал принимать гормоны, поменял документы, удалил молочные железы, а когда переехал в Москву, стал задумываться об операции на половых органах. Он не успел завершить переход из-за обвинений в мошенничестве. По версии следствия, Гулевич может быть причастен к хищению уставного капитала фирмы, которая занимается недвижимостью. Гулевич свою вину отрицает. Суд постановил отправить его в СИЗО. Жена Назара Оксана (имя изменено по просьбе героя. — Прим. ред.) посчитала это несправедливым: «Его обвиняют в хищении капитала, то есть, по сути, в преступлении в сфере предпринимательской деятельности, за которое Верховный суд вообще не рекомендовал помещать в СИЗО».

С выбором места заключения возникли сложности. В женский изолятор Гулевича не приняли, аргументировав это тем, что он уже не женщина, в мужской — потому что еще не мужчина. В итоге Гулевича направили в больницу при «Матросской тишине», там содержатся заключенные обоих полов. Это стало временным решением — Гулевич был здоров и не мог там долго находиться без веской причины. Кроме того, спустя три месяца пребывания Назара в «Матросской тишине», к нему стали враждебно относиться другие заключенные. Один из конвойных упомянул о трансгендерности Гулевича, когда вел его к телефону. Мужчины, находящиеся в это время в тюремном коридоре и услышавшие слова сотрудника ФСИН, стали выкрикивать Назару угрозы. Спустя месяц его перевели в женское СИЗО номер шесть, сославшись на то, что в первую очередь в расчет надо брать физиологию. Гулевича поселили в одиночной камере. Там он провел почти два года.

Сейчас Назар выходит из своей камеры только ради свиданий или для того, чтобы сделать звонок. Он отказывается от прогулок, потому что не хочет встречаться лишний раз с сотрудниками СИЗО. По телефону Гулевич рассказывает жене, что некоторые работники учреждения не всегда ведут себя корректно по отношению к нему: могут назло сломать папку для бумаг, с которой он обычно ездит в суд, не довезти тележку с едой до его камеры и зайти к нему в душ, чтобы увидеть, как после операции по удалению молочных желез изменилось его тело. Когда Назар попал в СИЗО, он начал делать замки и терема из спичек, — по словам его жены, это единственное занятие, которое могло его радовать. По словам Оксаны, сотрудники изолятора угрожали, что лишат Гулевича такой возможности.

«Всеми путями [сотрудники ФСИН] выводят на конфликт. Терплю. Теперь обращаются сугубо в женском роде. Обидно, конечно. Я такой длинный и болезненный путь прошел: школьные издевки, соседские злые языки, мамины слезы, молчаливые укоры. Меня гнобят из-за того, что я такой. Да, я, может, и подделка, но никогда не обижу слабого», — пишет Гулевич в письме журналистке и члену ОНК (Общественной наблюдательной комиссии) Еве Меркачевой. («Сноб» цитирует письмо с разрешения обеих сторон. — Прим. ред.)

Во время карантина в СИЗО Гулевич заявил, что хочет покончить с собой. После этого Назара на четыре дня отправили в психиатрическую больницу СИЗО №2, а затем вернули обратно. По словам Оксаны, сотрудники учреждения относятся к нему как к человеку «с повышенным суицидальным риском» и потому пытаются подстраховаться. «У них есть основания, — рассказывает Оксана, — Назар действительно часто говорит о суициде, и еще до попадания в СИЗО он дважды пытался покончить с собой, потому что его не принимали окружающие. Он находится в местах лишения свободы, что само по себе непросто, плюс переживает из-за издевок и одиночества. Представьте, мы три месяца сидели на самоизоляции, а он это делает на протяжении почти двух лет. Надо понимать, что у людей, которые находятся в общих камерах того же СИЗО, условия содержания мягче. Назар не ходит гулять, а во время карантина еще и свидания запрещены, его не могут посещать члены ОНК. Единственные люди, которых он сейчас видит, — это сотрудники учреждения, которые его недолюбливают, потому что Назар не такой, как все. И от них ему никуда не спрятаться. Но я не понимаю, если они боятся, что он покончит с собой, и даже отправляют его к психиатрам, почему бы им просто не перестать так себя вести? Я видела его еще до карантина, и уже тогда он плакал все свидание. Я не представляю, что с ним происходит сейчас».

За Назаром присматривает Анна Каретникова, бывший член ОНК, а сейчас — ведущий аналитик УФСИН Москвы. По ее словам, главная проблема Гулевича в одиночестве. Она рассказывает, что в местах лишения свободы трансгендерных людей стараются селить вместе, но это не всегда возможно. «Мы были бы рады найти для Назара сокамерника, но пока не можем, потому что трансгендерных людей мало в процентном соотношении, — говорит Каретникова, — одно время с Назаром жил другой трансгендерный мужчина, они подружились, и Назару стало немного легче. Но потом у этого человека нашли туберкулез, его перевели в другое учреждение. Чудовищно, что большую часть времени Назар сейчас находится один. К сожалению, если ему дадут срок, его продолжат содержать изолированно ради его безопасности — уже в колонии. Трудно сказать, что можно для него сделать в текущей ситуации. Здесь вопрос, наверное, к суду и к тому, какой он выберет вид наказания: связанный с лишением свободы или нет».

Жена Назара не верит, что ему предоставят одиночную камеру в колонии. «Я не уверена в лояльности судьи и сотрудников ФСИН. Больше всего боюсь, что Назара отправят к мужчинам в отряд, ведь документы у него мужские. Но половые органы женские, поэтому мне страшно представить, что в этом случае будет. Назар меня умоляет поднять телевидение и журналистов, сейчас я пытаюсь попасть на передачу к Андрею Малахову», — говорит она.

Безопасное место и риск применения насилия

Опрошенные «Снобом» эксперты считают, что часть трансгендерных людей, которые отбывают наказание, предпочитают быть невидимыми для правозащитных организаций из-за давления, страха огласки и возможных актов насилия и травли. «Трансгендерные люди не спешат обращаться к нам за помощью, — рассказывает юрист «Руси сидящей» Ольга Подоплелова, — однако я убеждена, что при попадании в СИЗО и исправительные учреждения они могут сталкиваться со значительными трудностями психологического, медицинского и физического плана, не говоря об угрозах личной безопасности».

Организация «Трансгендерная Европа» в своем докладе о содержании транслюдей под стражей в Центральной и Восточной Европе и Центральной Азии пишет, что на международном уровне разработаны различные меры для предотвращения насилия в местах лишения свободы. К ним относятся аккуратный отбор тех, кто будет проживать в одной камере, внедрение политик, направленных против травли, а также создание системы анонимной подачи жалоб. Согласно международным стандартам, одиночное заключение должно быть крайней мерой, а вовсе не основным способом защиты от насилия. Длительное заключение в одиночной камере может приравниваться к жестокому, бесчеловечному или унижающему достоинство обращению и даже пыткам, говорилось в докладе ООН.

В российских колониях трансгендерных людей все равно стараются изолировать. Для этого их помещают в безопасное место. Зачастую это одиночное помещение камерного типа, из которого заключенного выводят на прогулку по часам. В отличие от СИЗО, где все находятся в относительно одинаковых условиях, в колонии люди живут в отрядах, у них есть возможность выйти на улицу, покурить, сходить в кино или в столовую. Заключенные, находящиеся в безопасном месте, такой возможности лишены. Помимо этого они не могут посещать культурные мероприятия или участвовать в самодеятельности. То есть пребывание в безопасном месте, помимо влияния на психологическое состояние человека, снижает его шансы на получение поощрений и, как следствие, на УДО.

Попасть в безопасное место заключенный может только после того, как он написал заявление и объяснил администрации, почему принять меры безопасности необходимо. «Никто не гарантирует, что его просьбу удовлетворят. В колонии могут решить, что опасности нет, или же оставить человека в отряде, чтобы он начал сотрудничать с ФСИН», — объясняет Агафонов. Более того, далеко не во всех колониях есть специальные помещения для организации безопасных мест. Иногда их размещают в штрафных изоляторах.

«Есть еще один аспект. Согласно приказу Минюста, помещение человека в безопасное место возможно на срок до 90 суток. Если по истечении этого времени пребывание в отряде продолжает представлять для человека опасность, то он должен быть переведен в другое исправительное учреждение. То есть такая ситуация, чтобы человек сидел в безопасном месте весь срок, у нас вообще не предусмотрена. По-хорошему, за время пребывания человека там администрация колонии должна предпринять меры, направленные на разрешение ситуации, из-за которой ему начала угрожать опасность. Будут ли сотрудники ФСИН предпринимать такие меры, когда речь идет о трансгендерных людях, и какими будут эти меры? У меня нет ответов на эти вопросы», — говорит Глушкова.

Периодически в России обсуждают создание отдельных камер, блоков или даже отдельной колонии как возможный вариант решения проблем, связанных с заключением трансгендерных людей. «Сегодня это единственный выход при работе с такими преступниками, — говорил член Общественного совета при Федеральной службе исполнения наказаний Владислав Гриб, — так как присутствие трансгендерных людей в обычных камерах опасно для них, это страдания для их семей и море проблем для сотрудников ФСИН». Идею поддержали ЛГБТ-активист Николай Алексеев и юрист Петр Гусятников.

Подобная практика существует в других странах. В 2019 году Минюст Великобритании заявил об открытии первого отделения для заключенных транслюдей. Его оборудуют во флигеле тюрьмы на юге Лондона. Подобные отделения существуют и в США, но тоже не во всех тюрьмах.

Леонид Агафонов считает, что в России в ближайшее время вряд ли появится что-то подобное: «Надо понимать, в какой стране мы живем. Мне кажется, как минимум еще 10–15 лет ничего не изменится. Думаю, пока мы можем надеяться только на то, что трансгендерных людей будут помещать в безопасное место, хоть это тоже спорное решение. Желательно — в женских колониях».

Источник

Иерархия в женских тюрьмах. Как сидят на женской зоне?

Уклад жизни в женских тюрьмах и колониях довольно сильно отличается от того, что существует мужских. В них нет четких понятий, представления о том, что разрешено, а что запрещено, сильно разнятся, да и вся система взаимоотношений выглядит иначе.

Иерархическая структура в женских тюрьмах и зонах не такая сложная и жесткая, как мужских, но все таки она существует.

Иерархия в женских тюрьмах и лагерях

Чаще всего главной в камере является наиболее авторитетная и долго находящаяся в лагере женщина. Однако первоходки сидят отдельно от остальных зэчек.

Как и в мужских зонах, старшую, как правило, назначают с одобрения начальства и она является связующим звеном между администрацией и арестантками. Собственно, на этом вся иерархия в современных женских тюрьмах и колониях и завершается. Остальные подчиняются старшей, которая следит за тем, чтобы в камере соблюдался порядок, не нарушался график уборок, и пресекает особенно бурные проявления чувств, будь то скандалы опытных зэчек, или рыдания новенькой, впервые преступившей порог камеры.

В основном же, женские колонии напоминают большие женские общежития. Женские разборки чаще всего завершаются выяснением отношений на повышенных тонах. Конечно, иногда случаются и драки и коллективные избиения виновной на эмоциях, но это скорее исключение, чем правило.

Однако в женских лагерях советских времен свои понятия, своя иерархия и свои отверженные все-таки были. Понятия, аналогичные понятиям в мужских лагерях, появились вместе с ними в 30-е годы и почти полностью пропали после реформы 60-х годов. В женской колонии были и свои блатные, и свои черти, и свои опущенные.

Блатные зэчки-воровайки – профессиональные преступницы существовали в женских колониях также, как и в мужских. Однако их положение в лагере сильно отличалось от положения блатных в мужских лагерях. В мужских колониях блатным нельзя выполнять общественную работу и вообще работать, это для них считается унизительным. Профессиональный преступник по понятиям работать не может. У женщин же по отношению к труду позиция была всегда более нейтральная.

Сейчас, в отличие от советских времен, воровки особым уважением не пользуются, скорее наоборот, некоторые бывшие женщины заключенные вспоминают, что в их колониях воровок не очень любили и считали, что они могли украсть у своих.

К активистам же в советских тюрьмах могло быть двоякое отношение. Если мужские колонии до сих пор делятся на красные, где руководит администрация, и черные, где власть принадлежит блатным авторитетам, то в женских колониях такого не встречалось.

В мужской черной колонии активистов очень не любят, в женских же колониях работать на должностях особо зазорным не считалась, если только это не было связано со стукачеством или другим вредом, причиняемым коллективу зэчек.

В женских зонах СССР мыло было ценной валютой, наравне с сигаретами и чаем.

«Горохами» называли самых младших, молодняк. Грибов и горохов использовали по мере возможности в разных ситуациях по-разному. Они занимались какой-то вспомогательной работой, обслуживали, например, убирали, мыли и чистили туалеты и так далее. За это они получали защиту, сигареты, кофе и чай, а в некоторых колонии за это их могли просто не бить.

Были в советских женских колониях и опущенные. Например, к категории опущенных относили тех, кто на воле занимался оральным и анальным сексом. Если неопытная первоходка имела глупость разболтать сокамернице этот факт своей биографии, то ей было обеспечено брезгливое отношение и полный бойкот. Ее не пускали за один стол с собой, не делились присланными с воли продуктами и всячески избегали.

Но по-настоящему отверженными в женских зонах становились детоубийцы, к ним относились также, как в мужских колониях к совратителям малолетних и насильникам. Они были самой низшей кастой, самыми презираемыми людьми.

Убивали в женских зонах крайне редко, но цепь изощрённых издевательств, избиений и унижений была способна довести детоубийцу до попытки наложить на себя руки.

К детоубийцам и в современных женских зонах, по-прежнему, отношение самое негативное.

Обряд «опускания» в женских тюрьмах тоже имел место. Такую женщину, сговорившись заранее, ловили всей камерой, прижав в углу, который плохо просматривается из глазка, затыкали рот и брили налысо. Поскольку та вырывалась, то голова у нее оказывалась в порезах. Даже если надзиратели замечали возню в камере и пресекали расправу, на голове у женщины все равно оставалась одна или две дорожки. В некоторых зонах, после того, как виновную побрили, все обитательницы камеры по очереди справляли на нее малую нужду. От лагеря к лагерю этот ритуал сильно различался.

Иногда зэчки устраивали сокамернице изощренные издевательства, макали головой в унитаз, или обмакивали туда зубную щетку, после чего заставляли чистить ею зубы.

Однако статус опущенной в женских колониях никак не был связан с гомосексуальностью.

Лесбийские отношения

Гомосексуальные связи в женских зонах и тюрьмах, в отличие от мужских тюрем и лагерей, никогда не считались чем-то, что роняет достоинство одной из зэчек. В мужской колонии гомосексуальность это самая тяжкая провинность, заключенные вступающие в интимную связь в пассивной роли, это люди даже не второго, а пятого сорта. Их всячески игнорируют, с ними нельзя есть, пить, делить с ними что-либо.

В женской колонии такого нет, жаждущие близости одинокие женщины создают пары и окружающие к этому относятся вполне нейтрально.

Лесбийские пары в местах лишения свободы бывают двух видов.

Одна категория называется «половинки». В такой категории обе девушки выглядят и ведут себя вполне по-женски, зачастую это первоходки, которым просто стало одиноко и захотелось тепла и близости. Эти отношения больше напоминают дружбу с романтическим подтекстом.

Вторая категория отношений возникает между так называемыми «коблом» и «ковырялкой». Коблом называют зечку, которая практически лишилась женских черт, и голосом, и манерами, и фигурой она похожа на мужчину, да так, что иной раз и не отличишь. Такие коблы, оказавшись в камере, начинают искать себе пару. Завоевав партнершу, они ведут себя вполне по-мужски, защищают свою подружку, ревнуют ее, стараются баловать, а иногда и демонстрируют настоящий деспотизм.

Естественно, что и роли у таких парочек строго распределены. Проблема кобла достать или купить чай, какие-то продукты, а вот ее подружка, которую называют ковырялкой, должна все это приготовить и накрыть на стол.

Интимные отношения в женских колониях происходит по обоюдному согласию. Лесбийские пары бывают очень прочными, иногда такие отношения длятся весь период заключения, а случается, что и сохраняются после освобождения.

Источник

“Масти” в женской тюрьме: чем они отличаются от мужских

В тюрьме существует уникальная терминология. Наибольший интерес представляют так называемые «масти». Речь идет о кастовой системе в местах заключения. Под «мастью» понимают определенную группу заключенных c конкретным положением в неформальной иерархии камеры в местах лишения свободы. «Масть» определяет права и обязанности заключенного. Такая классификация существует как в женской, так и в мужской тюрьме с незначительными различиями.

Общие «положения» иерархической системы в женской тюрьме

Среди населения женской зоны «масти» назначаются в некотором роде самопроизвольно. Этот процесс чаще всего связан с возрастом заключенной. Также иерархическое положение зависит от проживания, наличие в «первоходки» регулярных передачек и писем. В камере обычно более 10 человек. Самое привилегированное место занимает «старшая» и ее окружение — так называемая «семья». Свита наблюдает за чистотой и порядком, составляя график дежурств. Следующая каста — это «первоходки» — их статус сохраняется от 2 месяцев до года.

Самая презираемая «масть» в женской тюрьме — это «шестерки». Также в непривилегированную касту выделяют наркоманок с большим стажем. Как правило, именно зависимые от наркотика женщины являются доносчицами — они готовы делать, что угодно за дозу. К «опущенным» относятся детоубийцы и больные ВИЧ-инфекцией.

Отличия иерархии в мужской и женской тюрьме

Однако ВИЧ-инфицированных и больных онкологическими заболеваниями как минимум сторонятся из-за чувства брезгливости. Детоубийц на женской зоне эксплуатируют и периодически бьют. Наркоманок также не уважают, используя для грязного труда за скромную плату.

Источник

«Сегодня с одной, завтра с другой, а как на волю выйдут — находят мужиков»: любовь и жизнь в женской колонии

Кратко

Ольгу растили отец и бабушка. Мать пила и бросила дочь, когда ей еще не было и года. В 1995 году отца Ольги убили, и шестилетняя девочка осталась вдвоем с бабушкой. В 2001 году опека, посчитав, что 71-летняя бабушка в силу возраста не справляется с воспитанием внучки, забрала Ольгу в приют, а затем определила в школу-интернат на Каховке. В интернате девочка начала заниматься вокалом, а учительница музыки заменила ей маму. После окончания школы Ольга вернулась к бабушке и поступила в Гнесинку, но не доучилась — бросила через полтора года.

В апреле 2011 года Олина бабушка умерла и девушка съехалась с молодым человеком, который «тоже употреблял, но другие наркотики». Тогда же Ольге пришла в голову мысль не тратить деньги на наркотики, а изготавливать их самостоятельно. Попробовала, не получилось, но оборудование и ингредиенты остались в квартире — их вскоре нашли полицейские, которые пришли по наводке. Ольгу вместе с парнем арестовали. В ее крови запрещенных веществ не обнаружили, она в то время восстанавливалась после операции и не употребляла, но обвинили ее в незаконном производстве наркотиков (статья 228.1 УК РФ ). Девушка долгое время не верила, что ей дадут реальный срок. Суд приговорил ее к девяти годам колонии. Она смогла обжаловать приговор и снизить срок заключения лишь на год.

«С тобой общаются до тех пор, пока тебе есть, чем делиться»

Ольгу этапировали в исправительную колонию № 6, которая находится в Орловской области. «В то время наша колония была образцово-показательной, туда периодически приезжали телевизионщики, поэтому в плане бытовых условий жилось сносно. Но только если нет серьезных проблем со здоровьем — с медицинской помощью на зоне плохо», — вспоминает она.

Ольга сразу же поставила себе цель выйти по УДО. Поначалу ей было очень сложно жить по режиму. Подъем в шесть утра, «если дежурная зайдет, а ты еще лежишь, на тебя напишут рапорт — и прощай УДО», в 6:15 зарядка, потом — завтрак, в 7:30 — построение и развод на работу — швейное производство.

Смена длилась восемь часов, но Ольга старалась и могла работать сутки. Зарабатывала, по ее словам, около 20 тысяч на руки — тратила в основном на сигареты и роллтон. Были среди заключенных и те, кто получал буквально 10 рублей в месяц: они приходили на швейку — не прийти нельзя, — но не работали. «Администрации важно, чтобы заключенные выполняли и перевыполняли план, — объясняет она. — Раньше мы отшивали по 6000 комплектов одежды в месяц (сейчас, насколько я знаю, и 1000 отшить не могут). Если бригада видит, что ты работаешь, стараешься, тебя будут поддерживать, а если посылаешь всех и не хочешь работать, будут гнобить. Никому не нужны проблемы, каждая хочет выйти по УДО».

Ольга вспоминает, что в колонии женщины всегда старались следить за собой: «Иной раз просто назло дежурным красишься, которые на тебя свысока смотрят. Всем заключенным выдают безразмерное шмотье. Мы старались подогнать его по фигуре». Это нарушение и попадает под рапорт, но администрация наказывала только за чрезмерно укороченную юбку.

«Женская колония по сути — большой курятник. Я так и не смогла найти там настоящих подруг. Женщины там «семейничают», то есть делятся едой, сигаретами, которые получают с воли в передачках. Но мне эта баульная система не нравится, потому что с тобой общаются до тех пор, пока тебе есть, чем делиться. Например, мать постоянно возила одной девочке передачки. С ней дружили. Когда мама умерла, все “подруги” отвернулись, потому что поняли, что взять с нее больше нечего».

Случались в колонии и романы между женщинами, но крепких пар было мало. «Я первые два года насмотрелась: сегодня — с одной, завтра — с другой, то сходятся, то расходятся, а как на волю выйдут, забывают все свои клятвы, находят мужиков и от них рожают», — говорит Ольга. Бывали и драки из ревности, но редко. Осужденных быстро разнимали — иначе рапорт, не выйдешь раньше срока.

В 2014 году в колонию заехала Наталья. Они были в разных отрядах, но сидели друг напротив друга во время работы. Полгода просто общались, «а потом закрутилось». Сейчас они вместе уже шесть лет. Наталья вышла по УДО на неделю раньше Ольги.

«В колонии ты постоянно на виду. Очень не хватает личного пространства. Единственное, о чем мечтаешь — побыть одной. Года три ты еще как-то держишься. Потом устаешь, становишься агрессивной, срываешься, просишь не подходить к тебе лишний раз, — вспоминает она. — Поскольку физической возможности побыть одной не было, я просто уходила в себя». Отдушиной для женщины стал клуб при колонии, куда она ходила петь: «Без музыки я бы не выжила». Ольга даже попала в новостной сюжет местного телеканала. Через несколько лет ее назначили заведующей клубом и перевели в облегченный отряд. Там вместо двухъярусных шконок одноярусные, комната отдыха побольше, есть просторная кухня с микроволновкой, стиральная машина и душ на отряд (вместо общей бани) — то есть условия намного комфортнее.

Иллюстрации: Настя Кшиштоф/«Утопия»

Впервые на УДО Ольга подала через пять с половиной лет заключения. Говорит, что очень старалась, у нее не было нарушений, только одно единственное замечание за невыполнение нормы выработки — и то не по ее вине. Но в УДО девушке отказали, и для нее это было сильным ударом. Поняла, что если очень хорошо шьешь, условно-досрочное не светит: администрации невыгодно раньше срока отпускать хороших швей. После этого Ольга «перестала стараться и жила, как хотела, до конца срока».

Вольная жизнь

На свободе Ольгу встретила Наталья. Пара поселилась в бабушкиной квартире, за которой в отсутствие Ольги присматривал ее дядя — единственный близкий родственник. Жилье муниципальное, она там прописана, поэтому он ничего с квартирой сделать не мог. Правда, вынес оттуда все, оставив только подаренное отцом пианино и тахту. «А ведь у меня библиотека и домашняя звукозапись была, один микрофон 8000 рублей стоил! Жалко, конечно, — сетует Ольга. — Пока я сидела, дядя сдавал квартиру и время от времени присылал мне передачки по списку. У нас с ним были чисто рыночные отношения».

Первым делом женщины завели кошку, потом — кота и собаку. Через знакомых Ольга устроилась в магазин кассиром. Работала там около года, потом поменялось начальство, и она ушла. Когда в Москве ввели режим самоизоляции из-за пандемии, Ольга встала на биржу труда, получала 5000 рублей в месяц — хватало только на «коммуналку». Потом несколько месяцев работала администратором в доставке суши, пока магазинчик не закрылся. С марта она без работы, живет за счет Натальи. «Все время с освобождения я работала неофициально. В крупные торговые сети с судимостью не берут. Меня 10 лет назад осудили по наркотической статье — ошиблась, с кем не бывает! Это не означает, что я сейчас употребляю. Да и до ареста я употребляла всего пару месяцев и сразу попалась».

«У меня чувство, что этих восьми лет в колонии будто и не было, но это у меня характер такой — всегда на позитиве. Я наслаждаюсь тишиной и одиночеством, часто хожу гулять в лес, — рассказывает Ольга. — Знаю, что некоторые девочки, оказавшись на свободе, несколько месяцев из дома не выходят, боятся, что что-нибудь случится и они снова попадут в колонию. Со мной такого не было. Только одна фобия появилась: боюсь многоэтажек — отвыкла от них в колонии, — кажется, что они на меня упадут».

«Супруги и сожители в подавляющем большинстве бросают женщин»

Женщины-заключенные в России подвергаются двойной стигме, считают опрошенные «Утопией» эксперты. «Женщина — хранительница очага, дочь, жена и мать — не воспринимается обществом как возможный источник насилия. Получается, что, совершая преступление, она выходит за рамки не только закона, но и гендерных норм», — говорит социолог Татьяна Дворникова, которая несколько лет исследовала особенности посттюремной адаптации женщин.

Это подтверждает и основатель волонтерского проекта «Женщина. Тюрьма. Общество» Леонид Агафонов: «Большинство заключенных — мужчины, и общество к ним относится более лояльно: “сел по молодости — с кем не бывает!” У женщин, которые составляют всего 8% от общего числа заключенных в России (в европейских странах — менее 4%), из-за патриархальных установок просто нет права на ошибку».

Иллюстрации: Настя Кшиштоф/«Утопия»

Эксперты отмечают, что родные часто отворачиваются от женщин, попавших в места заключения. Важно, чтобы женщина отбывала наказание в том регионе, где живут ее родные, подчеркивает Агафонов. Однако в России это не практикуется, поэтому социальные связи с родственниками рвутся еще быстрее. «Супруги и сожители в подавляющем большинстве бросают женщин. Поддержка, если она есть, в основном идет не от мужчин, а от таких же женщин — матерей, сестер, бабушек, подруг. В очереди на передачку в СИЗО стоят женщины, мужчин вы там почти не увидите», — добавляет Дворникова.

Женские колонии почти всегда «красные», то есть полностью контролируются администрацией. Условная тюремная субкультура со своими понятиями там фактически отсутствует, и неформальных правил взаимодействия между заключенными женщинами гораздо меньше, чем в мужских тюрьмах. Однако, по словам Дворниковой, своя система иерархий присутствует почти везде. Она не такая жесткая, как в мужских колониях, но также зачастую основана на социальном и экономическом положении заключенной.

На статус осужденной внутри колонии может влиять ее преступление, наличие передачек и вообще помощь с воли, характер работы, которую она выполняет в заключении, а также то, в каких отношениях с администрацией она находится, объясняет социолог. Женщины в колонии, не получающие помощи от родственников, часто вынуждены в обмен на кофе, еду и сигареты выполнять грязную работу за других: выносить мусор, менять постельное белье, подменять на дежурствах в СИЗО. Если женщина делает то, что считается грязной работой, постоянно, к ней формируется соответствующее отношение.

При этом у женщин-заключенных достаточно развита солидарность в разных формах. «Почти у всех моих информанток в СИЗО и колониях был общак на лекарства, потому что с медицинской помощью дела обстоят очень плохо. В женской колонии помогают даже тем, кто сотрудничает с администрацией, — рассказывает Дворникова. — Одна информантка рассказывала, что у бригадирши в ее отряде случился инфаркт, ее положили в медсанчасть. Медикаментов не хватало. Женщины скинулись на лекарства и по очереди ухаживали за больной».

Потеря социальных навыков и боязнь воли

Люди в колонии, по подсчетам экспертов, уже через три-четыре года теряют социальные навыки. Мир очень быстро меняется, поэтому женщине, осужденной даже на небольшой срок, сложнее адаптироваться на свободе. Она становится легкой добычей для мошенников, потому что плохо ориентируется в новом мире.

«Я работаю с женщиной, которая освободилась после восьми лет заключения. Ей непривычно, что сейчас многое можно сделать через интернет. Например, чтобы получить справку, достаточно просто зайти на сайт Госуслуг. Сейчас она учится работать с онлайн-сервисами, которых несколько лет назад еще не существовало. Конечно, для нее это стресс», — рассказывает социальный работник межрегиональной общественной организации « Врачи детям » Елена Ефимова. Отсюда вытекает еще одна проблема — боязнь воли. Она регулярно слышит от освободившихся: «Лучше бы меня вернули обратно. В колонии было легче». Недавно Ефимова предложила подопечной устроиться в приют, так как у нее не было своего жилья, но она отказалась — не захотела снова жить по режиму и правилам. «Эта женщина только-только освободилась. Через месяц-два она может понять, что не умеет обращаться с навалившейся на нее свободой».

Одна из основных проблем освобождающихся, по словам соцработника, — потеря самостоятельности. «Заключенные живут не только по режиму, но и по распоряжению: что сказал начальник, то ты и делаешь. Неважно, нужно это или не нужно, совпадает ли с твоим желанием и потребностями — распоряжение есть, и его нужно выполнить. Из-за этой беспомощности на воле человеку приходится очень тяжело. Например, возникают проблемы с трудоустройством. Бывших заключенных и так неохотно берут на работу, а они еще и сами разучились работать по доброй воле — только по приказу».

Эксперты отмечают, что адаптироваться и встать на ноги легче тем женщинам, кого ждут дома. Поэтому очень важна работа с семьей и родственниками заключенных. Но родственники не всегда готовы принять бывшую заключенную, а многие освободившиеся женщины сами не хотят возвращаться в семью. В колонию зачастую попадают женщины из социально неблагополучных категорий, где родственники и их отношение могли подтолкнуть женщину к преступлению. Другие считают, что позорят родных, и предпочитают оставаться на улице и самостоятельно справляться с трудной ситуацией, но, по словам Дворниковой, мало у кого это получается.

У многих женщин на момент ареста уже есть дети или они рожают ребенка в колонии. Если у женщины нет регистрации и жилья, социальные службы вместо того, чтобы помочь ей, сразу предлагают отдать ребенка в детдом, отмечает Агафонов. «Ребенок может стать для заключенных женских колоний как позитивным стимулом (желание поскорее выйти по УДО, устроиться на работу, стать финансово независимой), так и новым и очень сложным вызовом, потому что государство может использовать ребенка в качестве инструмента давления на женщину», — подтверждает Дворникова.

Подготовка к воле

В системе ФСИН предусмотрена программа ресоциолизации, которую за полгода до освобождения должны проходить заключенные. Однако опрошенные «Утопией» эксперты отмечают ее низкую эффективность. «На качественную работу у сотрудников просто не хватает ресурсов, знаний и навыков. В колонии для проведения лекций приглашают сотрудников биржи труда, социальных работников, представителей Минтруда и центров социальной адаптации. Это называется школой подготовки к освобождению. Но фактически женщины выходят из тюрьмы неподготовленные, с новым грузом проблем в дополнение к тем, которые были до попадания в тюрьму», — говорит Дворникова.

Но есть и исключения. Два года назад социолог в рамках исследования по Северному Кавказу посетила Женский ресурсный центр в Чечне. «Сотрудницы начинают работать с заключенной, непосредственно когда она попадает в СИЗО — и, на мой взгляд, это правильно и должно быть стандартом. Также они проводят тренинги для надзирателей, чтобы минимизировать уровень возможной агрессии». Дворникова говорит, что впервые наблюдала такой подход в России. При этом во многих европейских странах, где созданы отдельные службы пробации, это обычные дело. Во Франции, где социолог сейчас проводит исследование, работники службы пробации начинают отслеживать траектории заключенных уже на этапе судебного процесса. По мере возможности социальные работники не только контролируют подследственных и осужденных, но и решают многие их проблемы.

Агафонов рассказывает, что в норвежской пенитенциарной системе помимо обычных сотрудников с заключенными работают равные консультанты — то есть женщины, которые сами когда-то отбывали заключение и знают, какие проблемы ожидают вновь освободившихся: «Психологов там тоже хватает, и они работают с женщинами с момента ареста. В России же на 200-300 заключенных приходится только один специалист».

Необходимость создания в России службы пробации признают и власти. «Отсутствие системы пробации приводит к потере социальных связей, отсутствию востребованности профессиональных навыков, жилья, средств к существованию и, как следствие, влияет на рост рецидивной преступности», — отмечается в распоряжении Правительства РФ «Об утверждении Концепции развития уголовно-исполнительной системы РФ на период до 2030 года». Разработкой соответствующего законопроекта занимается Министерство юстиции.

Эксперты отмечают еще одну проблему — несоразмерно большие сроки за преступления, связанные с незаконным оборотом наркотиков. Именно по наркотическим статьям осуждают большинство женщин. «Многие женщины сидят даже не за закладки, а за социальный сбыт. Подруга попросила ей купить наркотики, отдала деньги — и все, это уже сбыт, — говорит Агафонов. — Российская пенитенциарная система недалеко ушла от ГУЛАГовской. Она построена на выживании, а не на исправлении. Какой смысл выдергивать человека на 10 лет из общества, а потом пытаться его туда вернуть? Тем более что возраст более ⅔ осужденных женщин — от 20 до 35 лет».

Иллюстрация на обложке: Настя Кшиштоф/«Утопия».

Источник