Что было в париже с раневской
Что было в париже с раневской
О великой Фаине Раневской ходит невероятное количество историй. Пожалуй, у каждого, кто имел счастье с ней общаться, имеется на этот счет своя сказка.
Эту историю рассказал Яков Сегель, сценарист и кинорежиссер, частый гость в доме Раневской. Сегель долго был под впечатлением и не уставал всем знакомым пересказывать этот забавный сюжет, достойный небольшой миниатюры на театральной сцене.
Как известно, Фаина Раневская в возрасте 15 лет ушла из дома. Ее богатая еврейская семья категорически отказывалась согласиться с желанием Фани стать артисткой. И тогда Фаина отправилась в Москву, чтобы учиться в театральной студии. С тех пор она не видела свою семью.
После революции родители Раневской, ее брат и сестра эмигрировали, и их дороги с Фаней разошлись окончательно.
Но неожиданно в 50-е годы сами родственники отыскали свою пропажу. К тому времени Раневская уже была знаменита. Она смогла получить разрешение на выезд из страны, чтобы встретиться со своей матерью, которую не видела почти 40 лет. Мать жила в Румынии. Следом за мамой произошла встреча и с сестрой Изабеллой.
В конце концов, такое разрешение было получено. И Изабелла приехала в Москву. Раневская встречала ее в аэропорту. Счастливая встреча, слезы радости и восторг.
Гостья из Парижа
Такси подъехало к огромнейшему дому на Котельнической набережной. Раневская, не скрывая гордости, проговорила: «Это мой дом».
Сестру такое заявление не удивило. Ну а в каком еще доме может жить звезда кинематографа!
Изабелла только решила уточнить: «Фаня, а тебе принадлежит целый этаж или апартаменты?»
Раневская на это ничего не сказала, просто молча провела сестру в свою крошечную двушку.
Изабелла не смогла скрыть своего разочарования.
Крошечная квартирка. Через окна доносится шум подъезжающих к хлебному магазину машин, толпы людей выходят из кинотеатра и громко обмениваются впечатлениями об увиденном. И все это гудит и гремит в квартире Раневской.
Но Белла не унималась.
— Фаина, объясни мне в конце концов, почему ты живешь в мастерской? Где твоя вилла?
— Моя вилла на ремонте, — отшучивалась Раневская. — И вообще, Белла, что тебе не нравится? Это лучший, элитный дом в Москве. Здесь живет куча звезд. Здесь Уланова живет!
Имя знаменитой балерины вернуло Белле несколько потерянное расположение духа.
В тот же день, несмотря на жару и усталость, Изабелла решила отправиться в поход за мясом. Она надела свои лучшие чулки и шелковое пальто, нацепила шляпку и перчатки и в таком экзотическом для Москвы виде двинулась к двери.
— Ты куда? — ужаснулась Раневская.
— Мне нужно купить бон-филе. Я хочу приготовить нам ужин, — сказала Изабелла.
Раневская только на мгновение представила свою парижанку в советском мясном магазине, где кроме костей нельзя купить ничего, и испугалась. Она встала на пути Изабеллы и сказала: «Я сама куплю мясо. Ты никуда не пойдешь». Но сестра проявила упорство. «Выбирать бон-филе надо уметь. Я это прекрасно умею», — парировала она. Тогда Раневская предложила пойти в поход за мясом вместе.
— Ну и как ты себе это представляешь? — спросила Белла. — Вдвоем будем нести один кусок мяса?
Спросила и пошла самостоятельно искать мясную лавку.
Раневская предприняла последнюю, самую отчаянную попытку остановить неизбежное: «Но ты же не знаешь, где у нас есть мясной магазин?»
Это лишь рассмешило Изабеллу:
— Ты считаешь меня настолько беспомощной? — парировала и скрылась в лифте.
Надо сказать, что ей повезло почти сразу. Буквально всего одним кварталом ниже Изабелла Георгиевна наткнулась на магазин, вывеска которого гласила: «Мясные изделия».
Внутри было полно народу. Из-за жары и очереди в помещении нечем было дышать, а пот скатывался по лбу у замученного мясника, который из последних сил махал топором и кидал на весы жилы, которые все почему-то называли мясом. За кассой сидела толстая женщина с белой башней на голове там, где должны быть волосы.
Изабелла стала аккуратненько, чтобы не уронить шляпку, проталкиваться к прилавку. Наконец ей это удалось.
— Месье, — обратилась она к мяснику, — как вы себя чувствуете? Не сильно ли вас донимает жара? А как вы засыпаете? Знаете, чтобы лучше спалось, стоило бы принять перед сном две столовых ложки коньяка. И, конечно, лучше «Хеннесси».
Мясник буквально обомлел и замер на месте от удивления. А вместе с ним, сообразив, что начинается бесплатное представление, замерла и вся остальная публика в магазине.
— Месье, а вы наказываете своих детей? — ласковым голосом продолжала вопрошать Белла.
— Правильно, не наказывайте, не нужно. Так вы можете потерять с ними контакт и духовную связь. Согласны ли вы со мной, месье?
— Да, — только и сумел выдавить из себя потрясенный мясник.
— Я так и подумала, что вы поймете меня. Ведь вы так на моего учителя словесности похожи. И у вас отпечатался интеллект на лбу.
Окончательно растерявшийся мясник, так и не понявший, что же все-таки отпечаталось у него на лбу, что-то промямлил в ответ. И тогда Изабелла пошла в наступление.
— Знаете, мне нужно полтора фунта бон-филе. Есть ли у вас?
Мясник кивнул и побежал вглубь лавки. Его не было долго. Возможно, он все это время гонялся за теленком, чтобы вырезать из него свежайшее бон-филе. Как бы там ни было, но спустя какое-то время мясник вынес кусок великолепной телятины.
— О великолепно. Спасибо. А можно я буду приходить к вам каждый вторник и пятницу в 16.00. Вы согласны?
— Мясник только и смог, что кивнуть в ответ.
Изабелла победоносно вошла в маленькую двухкомнатную квартиру Раневской и положила перед ее носом кусок свежайшей телятины.
— Я же говорила тебе, что умею выбирать бон-филе, — гордо заявила Белла.
Она действительно стала ходить к мяснику каждый вторник и пятницу. А тот на это время запирал магазинчик, на дверь цеплял табличку «Переучет», и усаживал свою гостью из Парижа в огромное кресло и слушал ее бесконечные истории про Елисейские поля.
На основе рассказа Александра Каневского. Автор пересказа Анна Бок.
История жизни Раневской в пьесе «Вишневый сад»: судьба и прошлое героини
 |
| Иллюстрация к пьесе «Вишневый сад» (3-е действие). Художник Б. Йогансон |
Помещица Любовь Андреевна Раневская является главной героиней знаменитой пьесы Чехова «Вишневый сад».
История жизни Раневской в пьесе «Вишневый сад»
«. Прежде у нас на балах танцевали генералы, бароны, адмиралы. «
«. Тетка очень богата, но нас она не любит. Сестра, во‑первых, вышла замуж за присяжного поверенного, не дворянина…»
«. Шесть лет тому назад умер отец. »
«. вышла замуж за человека, который делал одни только долги. Муж мой умер от шампанского, – он страшно пил. «
«. через месяц утонул в реке брат Гриша, хорошенький семилетний мальчик. Мама не перенесла, ушла, ушла без оглядки…»
После смерти мужа Раневская встречает другого мужчину. Это происходит за 6 лет до событий в пьесе:
«. я уехала за границу, совсем уехала, чтобы никогда не возвращаться, не видеть этой реки. Я закрыла глаза, бежала, себя не помня. «
«. а он за мной… безжалостно, грубо. Купила я дачу возле Ментоны, так как он заболел там, и три года я не знала отдыха ни днем, ни ночью; больной измучил меня, душа моя высохла. А в прошлом году, когда дачу продали за долги, я уехала в Париж, и там он обобрал меня, бросил, сошелся с другой, я пробовала отравиться… Так глупо, так стыдно…»
«..(Достает из кармана телеграмму.) Получила сегодня из Парижа… Просит прощения, умоляет вернуться… (Рвет телеграмму.)..»
«. Это из Парижа телеграмма. Каждый день получаю. И вчера, и сегодня. Этот дикий человек опять заболел, опять с ним нехорошо… Он просит прощения, умоляет приехать, и по‑настоящему мне следовало бы съездить в Париж, побыть возле него. «
«. Ведь он негодяй, только вы одна не знаете этого! Он мелкий негодяй, ничтожество…»
«. но что же делать, голубчик мой, что мне делать, он болен, он одинок, несчастлив, а кто там поглядит за ним, кто удержит его от ошибок, кто даст ему вовремя лекарство? И что ж тут скрывать или молчать, я люблю его, это ясно. Люблю, люблю… Это камень на моей шее, я иду с ним на дно, но я люблю этот камень и жить без него не могу. «
«. двадцать второго августа и вишневый сад, и все имение будут продавать с аукциона. «
«. выход есть… Вот мой проект. Прошу внимания! если вишневый сад и землю по реке разбить на дачные участки и отдавать потом в аренду под дачи, то вы будете иметь самое малое двадцать пять тысяч в год дохода. «
«. Дачи и дачники – это так пошло, простите. «
«. Я купил имение, где дед и отец были рабами. «
«. Через шесть дней я опять в Париже. Завтра сядем в курьерский поезд и закатим, только нас и видели. » (Яша о поездке во Францию)
«. Я уезжаю в Париж, буду жить там на те деньги, которые прислала твоя ярославская бабушка на покупку имения – да здравствует бабушка! – а денег этих хватит ненадолго. «
Сестра из Парижа
История о Фаине Раневской, ее сестре Изабелле и о том, как доброе слово меняет мир
В 1917 году, когда вся ее семья удирала от революции, 20-летняя Фаина Раневская, отравленная любовью к театру, отказалась эмигрировать и осталась в перевернутой России, одна-одинешенька, без родителей и близких.
В конце 50-х ее отыскали родственники и связь между ними возобновилась
Сестра актрисы, после революции, оказалась во Франции и жила в Париже. После смерти мужа, мадам Изабелла приехала жить к своей знаменитой сестре.
В первый же день приезда, несмотря на летнюю жару, Изабелла натянула узорчатые чулки, надела шелковое пальто, перчатки, шляпку, побрызгала себя «Шанелью» и сообщила сестре:
— Фаиночка, я иду в мясную лавку, куплю бон-филе и приготовлю ужин.
— Не надо! — в ужасе воскликнула Раневская. В стране царили процветающий дефицит и вечные очереди, — она понимала, как это подействует на неподготовленную жительницу Парижа. — Не надо, я сама куплю.
— Фаиночка, бон-филе надо уметь выбирать, а я это умею, — с гордостью заявила Изабелла и направилась к входной двери. Раневская, как панфиловец на танк, бросилась ей наперерез.
— Один фунт мяса выбирать вдвоем — это нонсенс! — заявила сестра и вышла из квартиры.
Раневская сделала последнюю попытку спасти сестру от шока советской действительности.
— Но ты же не знаешь, где наши магазины!
Та обернулась и со снисходительной улыбкой упрекнула:
— Ты думаешь, я не смогу найти мясную лавку? — и скрылась в лифте.
Раневская рухнула в кресло, представляя себе последствия первой встречи иностранки-сестры с развитым советским социализмом.
Но говорят же, что Бог помогает юродивым и блаженным: буквально через квартал Изабелла Георгиевна наткнулась на маленький магазинчик, вывеска над которым обещала «Мясные изделия».
Она заглянула вовнутрь: у прилавка толпилась и гудела очередь, потный мясник бросал на весы отрубленные им хрящи и жилы, именуя их мясом, а в кассовом окошке толстая кассирша с башней крашеных волос на голове, как собака из будки, периодически облаивала покупателей.
Бочком, бочком Изабелла пробралась к прилавку и обратилась к продавцу:
— Добрый день, месье! Как вы себя чувствуете?
Покупатели поняли, что это цирк, причем бесплатный, и, как в стоп-кадре, все замерли и затихли. Даже потный мясник не донес до весов очередную порцию «мясных изделий». А бывшая парижанка продолжала:
— Да, — наконец выдавил из себя оторопевший мясник и в подтверждение кивнул.
— Я и не сомневалась. Вы похожи на моего учителя словесности: у вас на лице проступает интеллект.
Не очень понимая, что именно проступает у него на лице, мясник на всякий случай смахнул с лица пот.
— Месье, — перешла к делу Изабелла Георгиевна, — мне нужно полтора фунта бон-филе. Надеюсь, у вас есть?
— Да, — кивнул месье мясник и нырнул в кладовку. Его долго не было, очевидно, он ловил теленка, поймал его, зарезал и приготовлял бон-филе. Вернулся уже со взвешенной и завернутой в бумагу порцией мяса.
— Спасибо, — поблагодарила Изабелла и добавила: — Я буду приходить к вам по вторникам и пятницам, в 4 часа дня. Вас это устраивает?
— Да, — в третий раз кивнул мясник.
Расплачиваясь в кассе, Изабелла Георгиевна порадовала толстую кассиршу, указав на ее обесцвеченные перекисью волосы, закрученные на голове в тяжелую башню:
— У вас очень модный цвет волос, мадам, в Париже все женщины тоже красятся в блондинок. Но позвольте посоветовать — вам лучше распустить волосы, чтоб кудри лежали на плечах: распущенные волосы, мадам, украсят ваше приветливое лицо.
Раздался треск рвущихся щек — это кассирша попыталась улыбнуться.
Когда, вернувшись домой, Изабелла развернула пакет, Фаина Георгиевна ахнула: такого свежайшего мяса она давно не видела, очевидно, мясник отрезал его из своих личных запасов.
— Бон-филе надо уметь выбирать! — гордо заявила Изабелла.
С тех пор каждый вторник и каждую пятницу она посещала «Мясные изделия».
В эти дни, ровно в 4 часа, мясник отпускал кассиршу, закрывал магазин, вешал на дверь табличку «Переучет», ставил рядом с прилавком большое старинное кресло, купленное в антикварном магазине, усаживал в него свою дорогую гостью, и она часами рассказывала ему о парижской жизни, о Лувре, об Эйфелевой башне, о Елисейских Полях.
А он, подперев голову ладонью, все слушал ее, слушал, слушал. И на лице его вдруг появлялась неожиданная, наивная, детская улыбка.
автор Александр Каневский,
cоветский прозаик, поэт и драматург,
киносценарист.
Родился 29 мая 1933 г. (88 лет), в Киеве
Новое в блогах
Однажды к Фаине Раневской приехала из Парижа сестра. От СССР она была в шоке…
«Жизнь бьёт ключом… по голове!» — говорила Раневская.
Советскую актрису Фаину Раневскую часто называют «одной из величайших русских актрис XX века». Сегодня мы публикуем рассказ о ней «Сестра из Парижа« автора-классика Александра Каневского.
Отрывок взят из его книги «Человек с того смеха«. «Сестра Фаины Раневской Изабелла Фельдман жила в Париже. После смерти мужа её материальное положение ухудшилось и она решила переехать к знаменитой сестре в Москву. Обрадованная, что в её жизни появится первый родной человек, Раневская развила бурную деятельность и добилась разрешения для сестры вернуться в СССР. Счастливая, она встретила её, обняла, расцеловала и повезла домой. Они подъехали к высотному дому на Котельнической набережной.
— Это мой дом, — с гордостью сообщила Фаина Георгиевна сестре.
Изабелла не удивилась: именно в таком доме должна жить её знаменитая сестра. Только поинтересовалась: — У тебя здесь апартаменты или целый этаж? Когда Раневская завела её в свою малогабаритную двухкомнатную квартирку, сестра удивлённо спросила: — Фаиночка, почему ты живёшь в мастерской, а не на вилле? Находчивая Фаина Георгиевна объяснила: — Моя вилла ремонтируется. Но парижскую гостью это не успокоило. — Почему мастерская такая маленькая? Сколько в ней «жилых» метров?
— Целых двадцать семь, — гордо сообщила Раневская.
— Но это же тесно! — запричитала Изабелла. — Это же нищета!
— Это не нищета! — разозлилась Раневская, — У нас это считается хорошо. Этот дом — элитный. В нём живут самые известные люди: артисты, режиссёры, писатели. Здесь живёт сама Уланова!Фамилия знаменитой Улановой подействовала: вздохнув, Изабелла стала распаковывать свои чемоданы в предоставленной ей комнатушке.Но она так и не смогла понять, почему этот дом называется элитным: внизу кинотеатр и хлебный магазин, ранним утром грузчики выгружали товар, перекрикивались, шумели, устраивали всем жильцам «побудку».
А вечерами, в десять, в одиннадцать, в двенадцать оканчивались сеансы и толпы зрителей вываливались из кинозала, громко обсуждая просмотренный фильм.
— Я живу над «хлебом и зрелищами», — пыталась отшучиваться Фаина Георгиевна, но на сестру это не действовало.
— За что тебя приговорили жить в такой камере? Ты, наверное, в чём-то провинилась. В первый же день приезда, не смотря на летнюю жару, Изабелла натянула фильдеперсовые чулки, надела шёлковое пальто, перчатки, шляпку, побрызгала себя «Шанелью», и сообщила сестре: — Фаиночка, — я иду в мясную лавку, куплю бон-филе и приготовлю ужин. — Не надо! — в ужасе воскликнула Раневская. В стране царили процветающий дефицит и вечные очереди. Она понимала, как это подействует на неподготовленную жительницу Парижа.
— Не надо! — я сама куплю.
— Фаиночка, бон-филе надо уметь выбирать, а я это умею, — с гордостью заявила Изабелла и направилась к входной двери. Раневская, как панфиловец на танк, бросилась её наперерез. — Я пойду с тобой! — Один фунт мяса выбирать вдвоём — это нонсенс! — заявила сестра и вышла из квартиры. Раневская сделала последнюю попытку спасти сестру от шока советской действительности: — Но ты же не знаешь, где наши магазины! Та обернулась и со снисходительной улыбкой упрекнула:
— Ты думаешь я не смогу найти мясную лавку?
И скрылась в лифте. Раневская рухнула в кресло, представляя себе последствия первой встречи иностранки-сестры с развитым советским социализмом. Но говорят же, что Бог помогает юродивым и блаженным: буквально через квартал Изабелла Георгиевна наткнулась на маленький магазинчик, вывеска над которым обещала «Мясные изделия».
Она заглянула вовнутрь: у прилавка толпилась и гудела очередь, потный мясник бросал на весы отрубленные им хрящи и жилы, именуя их мясом, а в кассовом окошке толстая кассирша с башней крашенных волос на голове, как собака из будки, периодически облаивала покупателей. Бочком, бочком Изабелла пробралась к прилавку и обратилась к продавцу:
— Добрый день, месье! Как вы себя чувствуете?
Покупатели поняли, что это цирк, причём, бесплатный, и, как в стоп-кадре, все замерли и затихли. Даже потный мясник не донёс до весов очередную порцию «мясных изделий». А бывшая парижанка продолжала: — Как вы спите, месье?… Если вас мучает бессонница, попробуйте перед сном принять две столовых ложки коньячка, желательно «Хеннесси»… А как ваши дети, месье? Вы их не наказываете.
Нельзя наказывать детей — можно потерять духовную связь с ними. Вы со мной согласны, месье?
— Да, — наконец выдавил из себя оторопевший мясник и в подтверждение кивнул. — Я и не сомневалась. Вы похожи на моего учителя словесности: у вас на лице проступает интеллект. Не очень понимая, что именно проступает у него на лице, мясник на всякий случай смахнул с лица пот.
— Месье, — перешла к делу Изабелла Георгиевна, — мне нужно полтора фунта бон-филе. Надеюсь, у вас есть?
— Да, — кивнул мясник и нырнул в кладовку. Его долго не было, очевидно, он ловил телёнка, поймал его, зарезал и приготовил бон-филе. Вернулся уже со взвешенной и завёрнутой в бумагу порцией мяса. — Спасибо, — поблагодарила Изабелла. И добавила: — Я буду приходить к вам по вторникам и пятницам, в четыре часа дня. Вас это устраивает?
— Да, — в третий раз кивнул мясник. Расплачиваясь в кассе, Изабелла Геогиевна порадовала толстую кассиршу, указав на её обесцвеченные перекисью волосы, закрученные на голове в тяжелую башню: — У вас очень модный цвет волос, мадам, в Париже все женщины тоже красятся в блондинок. Но вам лучше распустить волосы, чтобы кудри лежали на плечах: распущенные волосы, мадам, украсят ваше приветливое лицо.
Польщённая кассирша всунула два указательных пальца себе за обе щеки и стала с силой растягивать их, пытаясь улыбнуться.
Когда, вернувшись домой, Изабелла развернула пакет, Фаина Георгиевна ахнула: такого свежего мяса она давно не видела, очевидно, мясник отрезал его из своих личных запасов. — Бон-филе надо уметь выбирать! — гордо заявила Изабелла.
С тех пор каждый вторник и каждую пятницу она посещала «Мясные изделия». В эти дни, ровно в четыре часа, мясник отпускал кассиршу, закрывал магазин, вешал на дверь табличку «Переучёт», ставил рядом с прилавком большое старинное кресло, купленное в антикварном магазине, усаживал в него свою дорогую гостью, и она часами рассказывала ему о парижской жизни, о Лувре, об Эйфелевой башне, о Елисейских полях…
А он, подперев голову ладонью, всё слушал её, слушал, слушал… И на лице его вдруг появлялась неожиданная, наивная, детская улыбка…»
Незнакомое из жизни Ф. Раневской и ее сестры Изабе
ИЗ ИНТЕРНЕТА
(на Э.К.- не обращать внитания-
не убирается)
Незнакомое из жизни Фаины Раневской и ее сестры Изабеллы
Прекрасная парижанка «пани Ранецкой»
В начале 60-х к Раневской вернулась из эмиграции сестра Изабелла. Встретив ее, Фаина Георгиевна решила блеснуть: провезла на такси по Москве. Подъезжая к Котельникам, мрачно сказала, кивнув в сторону небоскреба: «Вот мой дом». «Хороший дом, Фаина», – одобрила Белла, уверенная, что орденоносной сестре принадлежит если не большая, то лучшая часть громадины.
Через пять минут выяснилось, что любимица народа владеет двумя смежно-изолированными комнатами с видом на помойку. Впрочем, если учесть, в каких условиях жило и продолжает жить большинство населения державы, тему эту лучше не продолжать. Комнаты были вполне добротными, с высокими потолками, довольно большой кухней и черным ходом. Жить в любой части такого дома считалось удачей и привилегией. Особо избранные помещались в центральном корпусе здания, верхние окна которого открывали вид на Кремль.
Над хлебом и зрелищем
Раневская получила квартиру «высшей категории» в середине 50-х. Черный ход почти сразу пришлось заколотить. Категория была высшая, квартира плохая: в окна дуло, слышимость – почти идеальная. Когда по утрам в булочной разгружали лотки и с треском швыряли ящики, казалось, во дворе идет перестрелка. С другой стороны дома находился кинотеатр «Иллюзион».
«Живу над хлебом и зрелищем» – это была дежурная шутка.
Далеко от центра, от театра, в общем, все неладно, все как всегда.
Разве что с соседями повезло. Этажом выше – Светлана и Сергей Майоровы. С Сергеем Арсентьевичем, талантливым режиссером, они в середине двадцатых работали в Баку. В том же подъезде – Твардовский. «Здравствуйте, моя великая соседка!» – говорил он при встрече. Иногда они вместе гуляли в сквере неподалеку. Часто приезжали Галина Уланова, Вадим Федорович Рындин – главный художник Большого театра. Неподалеку жила Вероника Витольдовна Полонская – подруги ее называли Норочка, – последняя любовь Маяковского, слышавшая роковой выстрел. Заходила Татьяна Тэсс, особа, «приближенная к кругам» (имелся в виду КГБ), писавшая актрисе длинные, обстоятельные письма о своих трудностях во время поездки в Англию на очередной форум и сладкоречивые статьи, называемые Раневской «сопли в сахаре». Это была крайне деловая и состоятельная дама, подробно интересовавшаяся кругом знакомств Раневской, искренне полагавшая, что она является лучшей подругой «милой Фаины».
– Богата-а-я! – говорила про нее Раневская. И добавляла в тон: – А попросишь занять, скажет: «Нет, Фаиночка, вам будет тяжело отдать».
Завязалась переписка. Возможный приезд сестры взволновал Фаину Георгиевну невероятно. Это была для нее и радостная, щемящая, и в каком-то смысле опасная затея. Уж слишком привыкла Раневская к своему одиночеству, которое она всю жизнь проклинала и. берегла. Приезд ничего не смыслящей в советских реалиях Беллы, кроме счастья встречи, обещал стать испытанием для обеих. Парижские письма это лишь подтверждали.
Фаина Георгиевна писала, оперируя понятными в Отечестве категориями: «Белочка, я должна поставить тебя на площадь. »
«Что я, памятник какой-то?» – искренне удивлялась Белла, не знавшая, что «поставить на площадь» значило всего лишь прописать.
«Старуха» на родной земле
. Они расстались в 1919 году. Семья Фельдманов, когда-то самая богатая в Таганроге, уплыла в Турцию. Фаина Георгиевна – к тому времени уже ставшая Раневской – выбрала театр в лице своего учителя Павлы Леонтьевны Вульф.
Было страшное объяснение с семьей. Ее стращали всевозможными ужасами – их она вскоре увидит своими глазами. Миллионер Фельдман, понятно, был первостатейный кандидат для расстрельных списков. Они уезжали, вернее, уплывали на собственном пароходе «Святой Николай» – том самом, на котором Лев Толстой в 1902 году возвращался в Крым. Было много горя и слез. Все понимали, что уже никогда не увидятся.
В своих дневниках Фаина Георгиевна писала: «. Не подумайте, что я тогда исповедовала революционные убеждения. Боже упаси. Просто я была из тех восторженных девиц, которые на вечерах с побледневшими лицами декламировали горьковского «Буревестника», и любила повторять слова нашего земляка Чехова, что наступит время, когда придет иная жизнь, красивая, и люди в ней будут красивыми. И тогда мы думали, что эта красивая жизнь наступит завтра.
Господи! Мать рыдает, я рыдаю, мучительно больно, страшно, но своего решения я изменить не могла, и я тогда была страшно самолюбива и упряма».
«Нет, пани Ранецкая, – сказала ей рыбная торговка с Привоза, – эта революция таки стоила мне пол-здоровья».
А Изабеллу жизнь со временем занесла в Париж. И вот теперь Раневская обсуждала возможность ее приезда в СССР. Обсуждать приходилось на самом верху. Официально сестра считалась белоэмигранткой.
Раневская советовалась со своими соседями Майоровыми, как устроить возвращение Беллы.
– Фаина Георгиевна, в каких вы отношениях с Фурцевой?
– С Катей? В прелестных. Совсем недавно она мне звонила.
Через несколько дней Фурцева уже договаривалась с кем-то из кремлевских небожителей:
– Вы знаете Раневскую? Так вот, к ней хочет приехать сестра. Старуха просится умереть на родной земле.
И старуха приехала.
Французские платья, длинные перчатки, шляпки. В свои шестьдесят с лишним она была необычайно хороша собой. Дом на Котельнической набережной ходил ходуном: всем хотелось посмотреть на прекрасную парижанку, которая отчаивалась понять предлагаемые обстоятельства социалистической нови.
Она легко переходила на французский. Она полагала, что продовольственный и другие заказы можно делать по телефону. Что где-то на берегу теплого моря ее ждет комфортабельный дом великой сестры.
– Фаина, 27 метров в квартире – это что, все? – в недоумении спрашивала она.
– Да, это все, дорогая.
– Но здесь же негде повернуться! Фаина, это же бедность!
– Это не бедность, – боясь впасть в бешенство, объясняла Раневская, – это считается хорошо. Я получила квартиру от нашего замечательного правительства, в высотном доме, который называют элитным. Тут живут ученые, артисты, писатели и другая сволочь. Здесь живут Охлопков, Жаров, Твардовский, Ромм и многие другие. Белла, здесь живет Уланова!
Изабелла Георгиевна Паллен, старшая сестра
Изабелла Георгиевна ненадолго смирялась. Имена действовали на нее гипнотически. Но осмыслить тонкости московского быта оказалось выше ее сил.
Она отправлялась в гастроном. Начинался фарс пополам с трагедией. Взять в толк, что в магазине, на вывеске которого значится «Продукты», может не оказаться многих из оных, она не могла.
– Принесите, пожалуйста, полкилограмма буженины, – миролюбиво просила Изабелла Георгиевна, не замечая, как лицо натруженной продавщицы каменеет в ужасе.
Прямо в очереди она справлялась о здоровье «батюшки и матушки» кассиршы. Пыталась вступить в диалог с захмелевшим прапорщиком, взывая к его «офицерской чести». Из тех адресов, по которым успела отметиться Белла, Фаине Георгиевне с упоением докладывали о всех ее нелепостях.
Сестра Светланы Майоровой Валентина Ефимовна Ястребилова вспоминает о том времени:
«Я переехала в этот дом в 1961 году, после трагической гибели мамы. И получилось так, что с самой Фаиной Георгиевной я познакомилась через ее сестру Беллу. С Раневской они были похожи, как фас и профиль одного человека. Во всем разные и в то же время близкие. Сестры. Белла заставляла вспомнить актрису Жизневу: породистая внешность, манеры. Познакомились мы случайно. Я за чем-то зашла, как всегда, стараясь уловить настроение Фаины Георгиевны. Когда у нее его не было, лучше не являться. Всегда стоило быть немного настороже, особенно после случая с ключами. Однажды муж Светланы, Сергей Арсентьевич, оставил ей для меня ключи. Я пришла их забрать, как мы и договаривались с Фаиной Георгиевной. Ну и, видимо, появилась весьма не вовремя. Она открыла мне дверь в трико. Пейзаж потрясающий: взлохмачена, чем-то возмущена. И с порога: «Что надо?» – «Ключи, Фаина Георгиевна, извините».
И ключи полетели в меня. Ушла я с жутким ощущением.
Потом она позвонила: «Валька, прости, я старая нервная ****ь, не обижайся. Прости меня и приходи скорей».
Конечно, я простила. Ей можно было простить даже самые дикие выходки. Она и в них была невероятно органична, абсолютно никакой театральности. Но все равно попасть «под Раневскую» было страшно.
А вот с Беллой мы потянулись друг к другу моментально. И скоро подружились.
Однажды она решила сшить платье. Купить себе то, что она хотела, в наших магазинах было, естественно, невозможно. Изабелла Георгиевна приобрела огромный отрез – метров 25 – и весь его понесла в ателье. Я, помню, умоляла не оставлять весь рулон, говорила, что у нас так не принято. Ничего не помогло. Оставила. В ателье Белла сказала: «Отрезайте себе, сколько вам надо. » Ну и всем теткам в ателье по платью и вышло. Когда об этом узнала Фаина Георгиевна, пошел сплошной мат. Раневская заходилась, а мы все были в ужасе.
В магазинах Беллу считали сумасшедшей. Объяснить ей, что наша действительность – это нечто отличное от Парижа, так никому и не удалось. Улицу 25 октября она называла «Проспектом какого-то сентября» и отправлялась туда. на свидание».
В реальность этих свиданий поначалу мало кто верил, полагая, что это очередной «заход» парижанки. Но вскоре выяснилось, что в ее жизнь действительно вошел некто Николя. Точнее, вернулся.
Возвращение к Николя
Однажды в квартире Раневской появился высокий седой красавец с военной выправкой. Необычайно галантный и обходительный.
– Фаина, познакомься. Это мой Николя, – пропела Изабелла Георгиевна, представляя красавца.
Раневская приняла его появление без всякого энтузиазма. Она знала о первой любви сестры еще с незапамятных времен, и вот теперь эта любовь неожиданно материализовалась в симпатичном облике стареющего кавалера, потомка княжеского рода.
Потомок, впрочем, вполне приспособился к социалистическому бытию. И даже пел в хоре советские песни. У него была семья, дети, но сорок с лишним лет он ждал именно ее, Изабеллу. Говорил, что она снилась ему всегда. А Изабелла, приехав в Россию, как оказалось, первым делом разыскала его.
Человек технического склада, он был абсолютно равнодушен к театру. Имя Раневской и она сама не оказывали на него ни малейшего гипнотического действия. Более того: он ее совершенно не боялся. Это было неожиданно.
Белла стала для него всем. К тому же он оказался довольно рукастым мужчиной – а это в доме Раневской было весьма кстати. По вечерам Николя уединялся с Беллой в комнате, и оттуда неслись воркующие интонации его надтреснутого баритона.
– Совсем из ума выжили, – неромантично комментировала Фаина Георгиевна.
Когда обстановка накалялась, встречи переносились в город. Влюбленные бродили по Котельнической набережной, потом отправлялись в Кремль. Иногда встречались у Валентины Ефимовны.
В.Е. Ястребилова: «Они часто встречались у меня, вот за тем столом. Это была трогательная и очень красивая любовь. Фаина Георгиевна ворчала и не очень все это приветствовала. Ревновала Беллу. Да и вообще отношения у них не складывались. Слишком разные они были. Мне всегда казалось, что Раневскую тяготит ее бессемейность, и Белла во многом заменила ей семью. И вот теперь она ревновала к князю. Ситуация была грустная и, видимо, безвыходная. Все разрешила болезнь Изабеллы. Через два года у нее обнаружили рак. Умирала она дома, Фаина Георгиевна не отдала ее в больницу, оставалась с ней до последнего часа. Как-то я принесла Белле огромный букет гвоздик. Она заплакала, попросила их унести. Сказала, что они напоминают ей о прошлой жизни в Париже.
Угасла она очень быстро. Ее похоронили на Донском кладбище. Случилось так, как сказал кто-то из вождей: приехала и умерла. Николя после ее смерти совершенно потерял голову. Однажды пришел ко мне, долго сидел. Говорил, что утратил смысл своей жизни. Смотреть на него было страшно. Попросил разрешения приходить ко мне, говорить, вспоминать Беллу. Этот кусок жизни мне очень дорог: два по-настоящему добрых человека оказались рядом в тяжелый момент моей жизни. Умер Николя через два года после Беллы.
Однажды Фаина Георгиевна позвонила, попросила поехать с ней на Донское. На обратном пути говорила, что часто была несправедлива и невнимательна к Белле, слишком сосредоточена на театре. Я редко видела ее такой. А дальше произошел характерный поворот в стиле Раневской. Мы ехали на такси, остановились на светофоре, и вдруг из соседней машины кричат: «Смотрите, смотрите, Бирман!»
– Валя, за что мне это?! Боже, неужели я так нехороша собой? – негодовала Фаина Георгиевна.
Вплоть до ее переезда в Южинский переулок мы часто встречались с ней. Были разговоры и о ситуации в театре. Она жаловалась, что не способна удержать свой язык и от этого невероятно страдает. «Валька, ведь все понимаю – это театр, так, наверное, нельзя, но сделать с собой ничего не могу». Имени Завадского вообще не могла слышать – дальше шел сплошной мат.
Мне ее всегда было жалко. Просто невозможно было смотреть, как она сидит на лавочке возле подъезда – часто одна, очень средне одета. Шубу она свою хранила почему-то в Доме правительства. Из шубы этой периодически вылетала огромных размеров моль. Фаина Георгиевна говорила: «Моль величиной с меня».
Потом я вышла замуж. Помню, когда мы всей процессией вышли из дома, я увидела на лавочке Фаину Георгиевну. Кинулась к ней вся в ожерельях, с цветами, сказала, что едем в загс.
– Валя, хорошее дело браком не назовут, – отчеканила Раневская.
С этими словами я и нырнула в машину. Самое смешное, что ее формулировка в моем случае сработала: с мужем я рассталась.
Когда родился Сережа, мой сын, она довольно часто к нам заходила. Она вообще тянулась к нашей семье, к теплу, которого ей не хватало, – это всегда чувствовалось. Сережа часто болел, и Фаина Георгиевна помогала с лекарствами, с врачами.
Когда Сережа подрос, Раневская иногда просила его погулять с Мальчиком. Это было уже после ее переезда в Южинский».
О знаменитом Мальчике Раневской написано достаточно. Несчастный пес, найденный актрисой на улице, – в лишаях, с вмерзшими в лед лапами – был обречен. В ветлечебнице Раневской сказали: «Его надо немедленно усыпить, он просто опасен». Она умоляла, говорила, что не уйдет без него. Спасли его врачи только ради актрисы.
Со временем ее стараниями Мальчик превратился в дорогое комнатное существо с довольно скверным характером. У него были кривые лапы, огромное брюхо и седой хвост. У Раневской могла быть только такая собака.
– Мой Мальчик стареет с хвоста, – говорила она, расчесывая уродца специальной щеткой. – Фу, как ты пахнешь, мой милый. – В ход шли французские «фуняфки» – излюбленное слово, в переводе с польского означающее духи.
Когда-нибудь Мальчик удостоится отдельного раздела в истории искусств – он это заслужил, несмотря на сволочной характер редкого эгоиста и привереды. Единственное существо на свете, разделившее последнее одиночество Раневской, ее бессонные ночи. Именно ему читала она французских лириков и русских классиков. Вероятно, это была самая начитанная собака на свете. Ума ему это, однако, не прибавило. И счастья, разумеется, тоже.
Сторож из Мальчика (при том, что дверь в квартиру Раневской никогда не закрывалась) получился довольно странный. Когда кто-то входил, пес заходился в бранчливом экстазе. Столь же непродолжительном, сколь и бесполезном. Хватало его не больше чем на минуту. Норовил кусануть в самом начале визита и когда знакомые поднимались, чтобы уйти. Раневская оправдывала его поведение:
– Сначала ревнует меня к вам, а потом вас к моему одиночеству.
Друзья уходили, Мальчик оставался. Повод для ревности находился всегда. Чтобы не оставлять пса, Раневская отказывалась от домов отдыха и летних поездок на дачи. Соседи всегда знали, когда идет ее спектакль. В эти часы Мальчик выл как проклятый – торжественно и безостановочно.
Она брала его на репетиции. Для этого была разработана довольно сложная система – Мальчика привозили в театр, давали понять, что с хозяйкой не случилось ничего особенного, а затем стремительно возвращали домой – на какое-то время это помогало.
Мальчик и породнил Раневскую с Майоровыми.
Однажды Фаина Георгиевна объявила, что оставляет наследство. Начался некоторый переполох. Сказала, что самое дорогое оставит Светлане Майоровой. Все с нетерпением ждали. В один из дней Фаина Георгиевна завещала Светлане Ефимовне своего пса.
Когда Фаины Георгиевны не стало, Мальчик переехал по старому адресу – на Котельническую набережную. Но самое удивительное – он проделал со своей новой хозяйкой все то же, что и с Раневской: полностью влюбил ее в себя. Фаина Георгиевна брала его в театр – Майорова вынуждена была брать на лекции в институт. Оставаясь в одиночестве, он так же неистово выл. Однажды летом совершил вполне комфортабельное путешествие на пароходе, капитаном которого был давний поклонник Раневской.
По собачьим меркам он прожил долго: около пятнадцати лет.
По какому-то удивительному стечению обстоятельств его похоронили во Внукове. Там, где Раневская всегда любила бывать и где лишь однажды отдыхала летом со своей сестрой Изабеллой.