Что важнее экономика или культура
Колонка редактора
Балтийский курс. Новости и аналитика Суббота, 25.12.2021, 18:38
Что важнее – экономика или культура?
 |
|---|
Мысль о том, что противопоставление это искусственное, появилась после недавнего посещения двух невероятных по силе воздействия художественных выставок в двух колыбелях западного искусства. Две столицы – Париж и Лондон. Две масштабных экспозиции. 130 картин французских импрессионистов и еще 30 русских авангардистов из коллекции Сергея Щукина, привезенных в Париж из российских музеев и размещенных в 14 залах только что построенного в Булонском лесу выставочного комплекса Foundation Louis Vuitton, уже названного «Легендой 21 века». Другая экспозиция в Королевской академии художеств в Лондоне, на знаменитой и самой шумной улице Пикадилли – грандиозная выставка под названием «Революция. Русское искусство 1917—1932» из тех же российских музеев, что и парижская, а также из частных коллекций из Британии.
Но Лондон… Переполненные залы любителей живописи, абсолютное большинство – англичане, молодые и в возрасте, с наушниками на головах, подолгу стоящие у каждой картины и у экранов с крутящимися роликами документальных и художественных фильмов той эпохи. Ошарашивает уже первый зал – красный, громадные полотна с изображениями Ленина. На входе у лестницы с красной ковровой дорожкой проект скульптуры Веры Мухиной, не той, что мы знаем по ВДНХ в Москве, а другой – более смелой и революционной. И дальше из зала в зал Дейнека, Кандинский, Петров-Водкин, Малевич, Шагал, Кустодиев… Портреты Мейерхольда, Таирова, Маяковского, Горького, Ахматовой, Блока, Шостаковича, Прокофьева, Эйзенштейна… Плакаты Маяковского и фотоработы Родченко и Напельбаума. Комната памяти, где на экране без слов проходят снимки и имена замученных в годы террора художников. Все время задавала себе вопрос: что больше привлекает зрителей – русское искусство или тема русской революции, 100-летие которой отмечают в этом году, история индустриализации и коллективизации, вожди и палачи.
А еще думалось о том, что в условиях льющегося из всех западных источников масс-медиа не самого доброжелательного отношения к сегодняшней России и взаимных экономических и политических санкций, культура и искусство остаются той незыблемой ценностью, которой неподвластны никакие преграды.
И на вопрос, что важнее – культура или экономика, я отвечаю – Культура!
«Экономика и культура»: лекция Александра Аузана
«Экономика и культура» — лекция декана экономического факультета МГУ Александра Аузана о том, почему культура влияет на экономику не меньше, чем экономика на культуру.
В рамках *лекции «Экономика и культура» Александр Аузан рассказывает, почему страны выходят на различные траектории экономического развития (стабильно более развитые страны и отстающие), как ошибочные решения давних лет становятся нормами, закрепляются и влияют на дальнейшее будущее страны и какую роль в этих процессах играют культура и образование.
Я принадлежу к той странной породе экономистов, которые полагают, что культура влияет на экономику не меньше, чем экономика влияет на культуру. Если обычно экономистов спрашивают, как устроить экономику культуры, то для меня серьезнейший вопрос — как перестроить культуру экономики. Нахождение страны в том или ином эшелоне, длительные проблемы, с которыми сталкивается страна на протяжении веков, нередко связаны с теми культурными кодами и нормами, которые исповедует эта страна. Поэтому мне хотелось бы рассказать в своей лекции как о том, что существуют возможности изменения траектории страны в результате изменения культурной политики, так и о том, что культура может жить по-другому, если признать ее экономическое значение.
Лектор отмечает, что именно особенности культуры (многовековые правила, которые въедаются в религию, способы поведения, видения мира и т.д.) работают как фактор инерции экономики, при этом определённые культурные сдвиги способны существенно улучшать развитие стран.
*Лекция была прочитана в рамках лектория Дирекции образовательных программ Департамента культуры г. Москвы
Обложка: Институт биофизики Академии наук СССР, 1974-1976; автор: Всеволод Тарасевич. © Собрание МАММ
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
Обозреватель: Елена Тулина
С одной стороны государство будет пытаться контролировать гражданское общество и знать все обо всех. В Китае идет эксперимент с социальным скорингом, когда каждому гражданину начисляются определенные баллы исходя из его активности в сети и в реальной жизни по только спецслужбам доступным алгоритмам. После этого гражданам либо дают какие-то преференции, либо карают отказом в продаже авиабилетов. В России уже для малого бизнеса вводятся онлайн-кассы, “стучащие” в налоговую в реальном времени. Бюджетники переводятся на карту “Мир” и вообще поговаривают об отмене наличных денег. Государство контролирует соцсети, а спецслужбы хотят получать доступ к терабайтам данных граждан.
С другой стороны, технология блокчейн, сквозное шифрование и децентрализация открывают нам иные, менее мрачные перспективы. Люди способны находить друг друга и кооперироваться в сетях, а последние достижения позволяют обходиться даже уже без какого-то центрального сервера, принадлежащего какому-то конкретному гражданину, ИП или ООО, на которого можно надавить или привлечь к ответственности. “Телеграм”, который можно “сломать” выключив из розетки пару серверов это вчерашний день. Представьте себе Uber или Airbnb без образования юрлица и железа, которое могут изъять люди в масках. Эра платформ в виде отдельных сайтов/бизнесов, типа “Avito” уже уходит. Для нашей страны с низким уровнем доверия друг к другу, скорее всего, будут популярны сервисы, где граждане оказывают услуги другим гражданам, когда заказчик и клиент находят друг друга на децентрализованной платформе, никому не принадлежащей, не имеющей уязвимости в виде единого дата-центра, а затем встречаются в реальном мире, глядя в глаза. Со временем уровень доверия может повыситься настолько, что уже и товары продавать друг другу подобным образом можно будет, создавая децентрализованный эквивалент сайта Amazon (но без логистической составляющей, которую может исполнять, например, традиционная почта). Как же может выглядеть подобный “переходный” период с зарождением гражданских сервисов? Например, я работаю в офисе всю неделю, а на выходных еду не на дачу, а беру в руки фотоаппарат и снимаю свадьбу, которую мне заказали на таком вот сервисе. И платят мне либо наличными рублями, либо безналом. Очевидно, что никто не захочет при таких раскладах платить НДФЛ. А те, для кого фриланс основной источник заработка, вообще не захотят платить другие налоги, открывать ИП. Более того, уже сейчас чиновники жалуются что не могут ничего поделать с гражданами, которые как бы формально безработные, а на самом деле где-то фрилансят парикмахерами на дому, няньками, репетиторами, программистами. А что будет когда условная бабушка из поселка начнет продавать “крафтовые” носки собственного производства, а затем заказывать услуги местного мужичка с бензопилой чтобы нарубить к зиме дрова? А если я буду вызывать себе сантехника или собирать команду строителей для постройки дачи подобным образом? Почему я должен доверять таким гражданам меньше чем официальному ИП? Садясь в Uber-такси мы ведь доверяем свою жизнь незнакомому человеку. Государство будет сопротивляться этому, например, убирая наличные из оборота и вводя налог на безналичный перевод средств со счета одного гражданина на счет другого. Возможно, тогда граждане будут использовать свою криптографическую валюту. Вероятно, мы увидим 2 экономики: государственную и гражданскую и государство никогда не допустит “обмена” официального рубля на крипторубль и обратно. Либо такой обмен будет возможен но только за солидную комиссию.
Мне почему-то кажется что это та самая карательная/партизанская война между государством и обществом, упомянутая Герценом, продолжающаяся на новом технологическом витке. Наиболее остро проявиться она имеет шансы именно у нас. Экономисты, работающие в социокультурной сфере отмечают две негативные черты, мешающие традиционному бизнесу, развитию промышленности, не дающие стране выйти из «колеи». Во-первых это очень большая дистанция между властью и обществом. Во-вторых это избегание неопределенности, боязнь рисковать. Но именно эти черты «играют в плюс» и нивелируются в новой, децентрализованно-цифровой экономике. Когда граждане, исходя из установки что на власть они влияют мало, просто создают свой собственный гешефт как некую внутреннюю миграцию, иной способ заработка и существования вне государственных институтов, избегая усиливающегося фискального давления со стороны последних. Обилие же социальных контактов, установленных подобным образом на основе частных сделок граждан друг с другом как раз и придает устойчивость, определенность, уверенность в собственной востребованности. Та пресловутая «стабильность» за которую мы все голосуем и в которой нуждается наше коллективное неудовлетворенное чувство базовой безопасности будет проистекать не из постоянства состава политических элит, однообразного контента теле-радио- и прочего масс-медиа, доведенного до ритуала, а обилия «горизонтальных» связей, широтой нашей сети, диаметра наших «информационных пузырей», социального капитала. Тогда общество будет видеть само себя как некую «большую деревню», где не грех пойти к соседу и поменять на яйца или продать молоко своей коровы. Могут складываться целые артели, технологические цепочки, делающие мелкими сериями уникальные продукты, ведь это как раз тот тип производства, в котором мы сильны. Может, именно благодаря этому новому неформальному, стихийно складывающемуся институту будет повышен уровень доверия граждан друг к другу и наконец разрешена path dependence problem? Также следует учесть демографическую ситуацию: мы стареем и скоро на одного работника будет приходиться один пенсионер. Но ведь пенсия — не приговор, а время для развития у себя новых, полезных навыков и достижения мастерства в старых, способных не только придать жизни новый смысл, но и обеспечить неплохую прибавку к мизерной государственной пенсии. Новую экономику создадут не юноши с криптокомбайнами, а «бабушки», свободно торгующие продуктами своего труда.
Что важнее для развития общества: экономика или культура?
БЛИЦ-ОПРОС МЕДИАГРУППЫ “КОНТИНЕНТ”
ТАТЬЯНА ШАБАЕВА, ЖУРНАЛИСТ, ПЕРЕВОДЧИК. МОСКВА (РОССИЯ)
Для развития общества важнее экономика. Вот почему: если мы признаем, что культура важнее, мы всё равно не сможем отрицать, что люди, которые делают культуру (а её делают, как ни крути, вполне определённые люди), так или иначе зависят от экономики. И для них экономика будет не такой экономной, как для тех, кого эти деятели культуры окормляют. Проще говоря, наметится существенный разрыв между пролетариями в порванных штанах и сытыми, чистыми и красивыми деятелями культуры. Он, этот разрыв, разумеется, будет всегда, но экономика должна стремиться его уменьшить, должна успешно утолять базовые потребности общества, поэтому она несколько важнее. Что не отменяет того факта, что общество, в котором во главу угла поставлена одна только экономика, долго не протянет.
ГЕОРГ ГАБРИЕЛЯН, ПОЛИТИК, АНАЛИТИК, ПУБЛИЦИСТ (НОВЫЙ АВТОР)
Культура – есть метод. В том числе, мы говорим о культуре деловых отношений, основывающихся на этике бизнеса. Считаю, что культура, если понимать этот термин широко, а не только, как разные виды искусства, важнее и экономики, и политики. Более того, на культуре (она всегда имеет место – просто порой недостаточна) основываются и поведенческие установки людей, то есть наша повседневная жизнь.
АНДРЕЙ НЕКРАСОВ, РЕЖИССЕР. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ (РОССИЯ)
Культура важнее, ибо она включает политику. К сожалению в нашей традиции, идущей от марксистко-ленинского рационализма и материализма, считается (до сих пор), что “бытие определяет сознание”. Даже ярые антисоветчики, “правые”, подсознательно, отчасти – марксисты. Культура, в этой парадигме, – эскапизм, даже если она “высокая”, и “качественная”. В этом российское общество отличается от Запада, где культура осознана, как политический феномен.
ЛЕОНИД РОМАНКОВ, РОССИЙСКИЙ ПОЛИТИЧЕСКИЙ ДЕЯТЕЛЬ, ПРАВОЗАЩИТНИК
С одной стороны, культура является мотором для развития экономики. Есть масса примеров, когда экономически депрессивные районы после развития там культурных институций (Мериленд, Манчестер и т. п.) приобретали огромный толчок к экономическомуe подъёму.
С другой стороны, более философской, экономика без культуры создаёт общество филистёров, потребителей, нацеленных на сугубо практические результаты. Культура способствует развитию нетривиального мышления, что важно для бизнеса, науки, организации повседневной жизни.
ДАНИИЛ КОЦЮБИНСКИЙ, ЖУРНАЛИСТ, ИСТОРИК. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ (РОССИЯ)
КОНСТАНТИН КУОРТТИ, НЕЗАВИСИМЫЙ ЖУРНАЛИСТ. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ (РОССИЯ)
В широком смысле понятии «культура» вмещает в себя и экономику. Если сузить его, то однозначного ответа, по-моему, не дать. Эти вещи столь сложно связаны, что о приоритете сказать невозможно. Кажется лишь, что положительная связь чаще всего довольно велика.
ГЕОРГИЙ ЯНС, ЖУРНАЛИСТ. Д. ЮДИНО (РОССИЯ)
Отвечу так. Взаимозависимые величины. Одно без другого невозможно.
Культура и экономика. Обзор взаимосвязей
До недавнего времени большинство экономистов при проведении анализов экономических явлений и процессов игнорировали фактор культуры. В большинстве случаев это происходило трудностей с четким определением понятия «культура». Однако многие исследователи утверждают, что традиции и привычки, присущие отдельным этносам, конфессиям и группам населения, серьёзно влияют на их экономические достижения.
Ещё основоположники классической экономической теории Адам Смит (Adam Smith) и Джон Стюарт Милль (John Stuart Mill) считали, что культурные факторы иногда оказывают гораздо большее влияние на поведение людей, чем примитивное преследование личной выгоды. Немецкий философ и экономист Карл Маркс (Karl Heinrich Marx) полностью изменил причинно-следственную связь между сложившейся культурой и экономическими отношениями в обществе. По Марксу, именно сложившаяся технология предопределяет доминирующую культурную систему в обществе. Маркс считал религию «побочным продуктом» производственных отношений. Немецкий философ Макс Вебер (Max Weber) считал религию одним из основных факторов развития капиталистического общества. Так как любой новый экономический порядок в самом начале встречает сопротивление со стороны широких масс, аргументировал Вебер, одни лишь экономические стимулы недостаточны для убеждения предпринимателей в необходимости действовать согласно новой системе производственных отношений. Именно здесь религия сыграла неоценимую роль для формирования капиталистических отношений. В частности, протестантский реформизм проповедовал накопление богатства и благосостояния не только как преимущество, но и как долг каждого христианина. Американо-канадский экономист венгерского происхождения Карл Полани (Karl Polanyi) также считал религию и культуру «фактором сдерживания», время от времени встающим на пути законов рынка. Однако после Второй Мировой войны теория Карла Полани не нашла широкого распространения среди экономистов. Тогда экономическая наука все более развивала математические методы моделирования, поэтому казалось ненужным привносить в анализ дополнительные неизвестные, трудно поддающиеся количественной оценке — такие, как культура.
Одной из первых экономических работ, рассматривающей культуру как независимый фактор, было исследование, проведённое известным американским учёным, специалистом в области государственного управления, Эдвардом Бэнфилдом (Edward Banfield) в 1958 году. Он доказывал, что низкие темпы развития тех или иных экономик могут быть объяснены культурными системами, сложившимися в различных странах. Бэнфилд показал, что слабость экономики на юге Италии (в отличие от индустриально развитого севера страны) может объясняться местными культурными традициями. Американский политолог Роберт Патнэм (Robert Putnam), в 1993 году выдвинул гипотезу, согласно которой, чем более «альтруистично» общество, тем выше качество действующих в нём политических и государственных структур. Историк и экономист Дэвид Ландес (David Landes) доказал существование прямой зависимости между процветанием национальной экономики и такими качествами её граждан как экономность и бережливость, трудолюбие, упорство, честность и терпимость. Такие качества, как ксенофобия, религиозная нетерпимость, коррупция гарантируют бедность широких масс населения и медленное развитие экономики. Итальянский экономист Гвидо Табеллини (Guido Tabellini) проанализированы уровень образования и качество политических институтов в 69 европейских регионах. Его вывод: объём валового внутреннего продукта (ВВП) и темпы экономического роста выше в тех регионах, где процветают взаимное доверие, вера в индивидуальную инициативу человека и уважение к закону.
В любой попытке учесть фактор культуры в экономическом исследовании возникает проблема выявления причинно-следственной связи между экономикой и культурой. Экономисты Луиджи Гуизо (Luigi Guiso), Паола Сапиенза (Paola Sapienza) и Луиджи Зингалес (Luigi Zingales) считают, что культура оказывает прямое воздействие на экономику, и доказывают, что в долгосрочной перспективе именно экономическая система и производственные отношения формируют культуру самого общества. Тем не менее, культурные ценности не всегда меняется в соответствии с экономическим развитием. Так, например, люди выросшие в религиозных семьях на протяжении всей жизни сохраняют определённые стереотипы поведения, даже если отходят от религии. Причины столь медленных изменений в культурном развитии авторы объясняют тем, что родители склонны передавать своим детям ту информацию, которую последние, в свою очередь, получили от своих родителей, без переосмысления и адаптации данной информации к требованиям современности. В качестве примера авторы приводят традиции Эфиопии. Так, в эфиопском племени Мурзи женщины должны носить глиняные украшения на губах. Постоянная тяжесть, которая деформировала губы, часто приводила женщин к потере передних зубов. Согласно некоторым теориям, данная традиция зародилась в далёкие времена, с целью сделать женщин племени менее привлекательными для работорговцев. Работорговля в её классическом смысле ныне прекратила существование, однако традиция сохраняется. Таким образом, традиции живут даже после того, как становятся ненужными и устаревшими. Гуизо, Сапиенза и Зингалес попытались проанализировать такой фактор культуры, как доверие людей друг к другу. их исследование было проведено в европейских государствах. Выяснилось, что доверие между двумя странами больше в случае, если их население исповедует одну и ту же религию. Уровень доверия гораздо ниже между странами между которыми в прошлом велись продолжительные войны. В среднем, чем выше уровень образования, тем меньше вероятность, что полученное от предков культурное наследие может отрицательно повлиять на уровень доверия — более образованные люди менее подвержены влиянию традиций и общепринятых убеждений.
Уровень доверия людей друг к другу является важным фактором развития экономики. Фактор доверия особенно важен, когда в экономических сделках присутствует фактор неизвестности. Как правило, страны которые больше доверяют другим государствам в экономических сделках, имеют более высокие уровни товарооборота, а также получают большие объёмы прямых иностранных инвестиций. Различные группы населения по-разному относятся к различным экономическим реалиям, в том числе к экономности. Например, католики на 3,8% и протестанты на 2,7% чаще обучают своих детей бережливости, чем нерелигиозные люди. Для буддистов и индуистов этот показатель равен 7,2%, для иудеев–6,4%.
Любопытные результаты дал опрос, проведённый в США. Его участники рассуждали о системе перераспределения доходов — от богатых к бедным. Как оказалось, афроамериканцы высказывались в пользу перераспределения доходов на 20% чаще, чем американцы англо-саксонского происхождения. С афроамериканцами в наибольшей степени согласны выходцы из Канады, Латинской Америки и индейцы. Ярыми противниками перераспределения являются американцы японского происхождения, которые реагировали на подобные предложения гораздо более негативно, чем коренные янки.
Соня Саламон (Sonya Salamon), профессор антропологии Университета Иллинойса (University of Illinois), сравнила, как в годы сосуществовали жители городов США, относящиеся к двум группам: сравнивались католики — выходцы из Германии и протестанты-англосаксы. Немцы почти никогда не продавали свои земельные участки и имели больше детей по сравнению с коренными янки. Имея больше детей, и, соответственно, больше помощников, немцы были склонны выращивать более трудоёмкие виды зерновых. А англосаксы относились к фермерству как к бизнесу, часто покупая и продавая земельные участки и выращивая менее трудоёмкие в обработке виды зерновых, такие, как кукуруза. У них также было меньше детей. Несмотря на то, что применявшийся немцами метод ведения хозяйства приносил меньше дохода, эта модель хозяйствования не исчезла и продолжала своё существование более века благодаря многодетности немцев.
В этой связи можно вспомнить опыт американских антропологов Джозефа Генриха (Joseph Henrich) и Роберта Бойда (Robert Boyd). Представителям различных племён, живущих в отрыве от цивилизации, предлагалось сыграть в игру с двумя участниками, в процессе которой первому игроку выдавалось определённое количество денег. Первый игрок должен был предложить разделить деньги со вторым игроком в какой-либо пропорции. Если второй игрок соглашался на предложенный вариант дележа, то оба участника получали деньги. Если пропорция раздела не устраивала второго игрока, то оба игрока оставались без гонорара. Теоретически, первый игрок должен был предложить второму максимально близкую к нулю сумму, так как второго игрока, заинтересовало бы любое количество «халявных» денег. Но исследование показало, что, в большинстве случаев первым игроком предлагалась сумма намного выше «экономически оптимальной». Минимально высокая сумма (26%) предлагалась индейцами перуанского племени Мачегуенга, а максимальная (58%) — членами индонезийского племени Ламелара. Оказалось, что в племенах, жизнеспособность экономик которой требовала обеспечения большей кооперации между соплеменниками, предлагались большие суммы.
Научно-
образовательный
портал IQ
Экономика и культура – кто на кого влияет
Александр Аузан, декан экономического факультета МГУ, о связи экономики и культуры
По мнению Александра Аузана, конкурентоспособность страны на глобальных рынках связана с культурными и ценностными характеристиками, которые поддаются измерению.
«Почему есть немецкая математическая школа, есть французская, есть наша, а англо-саксонской нет? Может, это связано с какими-то глубинными характеристиками? Например, с тем, что это страны континентального права. А почему они – такие? Может, это связано с особенностями их ценностей? Можем ли мы померить острый галльский смысл или сумрачный германский гений? Можем. Социометрия, кросскультурные исследования помогают понять, в чем состоят устойчивые межстрановые отличия в ценностях и поведенческих установках».
Аузан ссылается на гипотезу Рональда Инглхарта, состоящую в том, что ценности и поведенческие установки формируются в 18-25 лет, в студенческом возрасте. По его мнению, вузы – это не только кузница кадров, это гораздо больше: «Хосе Ортега-и-Гассет говорил, что университеты производят культуру нации. Доминирующие группы, выходящие из университетов, будут решать, куда страна будет двигаться дальше. Ортега-и-Гассет утверждал, что университеты существуют не благодаря тому, что студенты талантливы, а наоборот – благодаря тому, что студенты не всё могут понять сами и не могут понять картину мира. Помочь им выстроить ее – это и есть функция культуры».
Годы, проведенные в вузе, даже не в самом лучшем, полезны. Однако же, считает Аузан, следует различать систему образования и систему просвещения. «Просвещение как способ трансляции даже не столько знаний, сколько ценностей, имеет огромное значение, например, для здравоохранения. Исследования Татьяны Малевой, проведенные 10 лет назад, показали, что один год, проведенный в высшей школе, на пять лет продлевает активную жизнь человека: он меняет способы поведения, потребления и прочее. Поэтому очень хорошо, что у нас существуют вузы, которые учат по 70 тысяч, по 130 тысяч человек, когда мой родной МГУ учит всего 40 тысяч. Но это просветительские системы, их и надо поддерживать в этом качестве, а не как системы производства человеческого капитала, конкурентоспособного на мировом уровне».
По мнению Аузана, наша «нефте-газо-минеральная» экономика обеспечивает макроэкономическую стабильность, но плохо умеет использовать собственный человеческий капитал. Люди уезжают. «С одной стороны, мы имеем культурные предпосылки для производства высококонкурентоспособного, высокоэффективного человеческого капитала, – говорит Аузан. – С другой стороны, где он реализуется? И это уже вопрос к системам институтов. Многие нобелевские лауреаты и крупнейшие инноваторы, родившиеся в России, уехали из нее. Есть расчеты, которые показывают, что потеря Владимира Зворыкина стоила стране 20 годовых продуктов нынешней РФ. Сергей Бриль с Гуглом – это гораздо скромнее; я думаю, что это 5-7 годовых продуктов РФ».
Спецпредставитель президента РФ по международному культурному сотрудничеству Михаил Швыдкой о влиянии культуры на экономику
Михаил Швыдкой считает, что считать Россию страной высокой культуры – большая ошибка. «Россия – страна великой культуры, но не высокой; это разные вещи, – пояснил он. – У нас мало мест в театрах и книжных магазинов. В музеи ходит 3% населения, в театры – 7%, и это очень опасные цифры. Канал «Культура» смотрит примерно столько же людей, сколько в СССР читало толстые журналы: 2,5–3 млн. Проблема – в нашей начальной школе и в детском образовании».
В лучших западных технических вузах, заметил он, преподают гуманитарные дисциплины, потому что креативность человека связана с тем, как тонко он слышит и чувствует. «В 1978 году по заданию ЦК КПСС вместе с Институтом воспитания школьников Академии педагогических наук мы подготовили исследование – как влияет на успеваемость посещение детьми театров. Четыре спектакля в год – и ребенок начинает лучше успевать по математике и физике, по всем дисциплинам, которые требуют воображения. Ребенку надо общаться с живым искусством, не с изображением. Сеть не может заменить живого искусства, телевизор – филармонии. Живое общение с искусством развивает, все остальное – информирует», – сказал бывший министр культуры.
Как рассказал Михаил Швыдкой, бюджет на культуру выделяют исходя из количества учреждений культуры, без каких бы то ни было сложных расчетов. «Сколько там было у Большого театра в прошлом году? Два миллиона; сделаем 2400. Вот и вся экономика». По его мнению, правильно было бы понять, сколько денег «на культуру» нужно не учреждению, а каждому гражданину, и составлять бюджет исходя из этого.
Бывший министр отметил, что образованные люди – плохой электорат. «Необразованные – изумительный электорат. Только жить с ними невозможно – они бесперспективны, они не построят будущее нации. Сегодня вопрос культуры – это вопрос будущего России. Говорят: надо создавать имидж страны. Нам не имидж, нам страну надо создавать, в которой была бы развитая культура и хорошее образование, и тогда никаких имиджей не надо. Просто сделай фотографию, и все».
Литературовед Александр Архангельский о том, зачем государству финансировать искусство
По мнению А. Архангельского, только искусство может дать человеку сложную систему эмоционального переживания, эмоциональной адаптации. «Важнейшая его социальная функция в том, что оно создает человека, способного сложно воспринимать вызовы жизни. Если этого нет, то мы получаем образованного человека с мертвой эмоциональной сферой, неспособного справляться с ударами жизни». Вот почему государство должно уделять искусству большое внимание.
При этом, отметил он, известны три модели финансирования искусства: советская, французская (когда государство финансирует проекты «не под идеологию, а под гражданскую задачу»), и американская, которая заключается в том, что государство создает условия для инвесторов. «Есть рыночное искусство, и там никто никогда никому не поможет, оно живет по законам рынка и при цензуре продюсера, и есть искусство, которое живет на гранты, – пояснил он. – В США более 25 тысяч частных фондов поддерживает культуру».