какие злоупотребления в иконопочитании существовали в эпоху иконоборчества
Иконоборчество: почему возникло и почему проиграло
Приблизительное время чтения: 4 мин.
Сегодня для нас слово «икона» имеет преимущественно сакральное значение. Так называют написанное в соответствии с церковными канонами и освященное живописное изображение Пресвятой Троицы, Господа Иисуса Христа, Божией Матери, ангелов и святых, а также священных событий.
Между тем в древнегреческом языке слово ἡ εἰκών (eikōn), от которого и происходит русская «икона», не обозначало священных предметов. На русский оно переводится как «образ», «изображение», «подобие», «сравнение».
Так называли любые картины или художественные изображения, например, даже извания. Это древнегреческое слово является однокоренным с глаголом ἔοικα (eoika) – «быть похожим», «походить», «подобать», «приличествовать». В Византии после принятия христанства древнегреческое ἡ εἰκών трансформировалось в слово ἡ εἰκόνα (ikona), которое и стало обозначать уже собственно церковные священные изображения, т.е., иконы.
Вообще образы Христа, Богородицы, святых и священных событий появляются в христианстве во втором веке. Уже к IV веку стены многих храмов были расписаны живописными изображениями.
Однако, как известно, почитание икон в Церкви укоренялось не просто. В VIII-IX веках в Византии большое распространение получила ересь иконоборчества – ἡ εἰκονομαχία (ikonomahia).
Ее приверженцы, среди которых были некоторые византийские императоры и даже патриархи, считали, что поклонение иконам нарушает вторую заповедь Моисея «Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли; не поклоняйся им и не служи им…» (Исх. 20: 4,5).
Надо сказать, что отчасти ересь иконоборчества возникла как ответная реакция на крайности народного почитания икон, которое к тому времени отчасти начало впадать в суеверия. То есть, как и многие другие ереси, она представляла собой совершенно неправильный выход из сложившейся к тому времени неправильной ситуации. Тогда, например, получили распространение обычаи брать иконы в восприемники детям, примешивать краску с икон в евхаристическое вино, и т.д.
Иконоборцы свою борьбу с иконами аргументировали тем, что нельзя поклоняться «рукотворным вещам». В ходе же богословских споров на эти темы защитниками иконопочитания было сформулировано, что иконам следует поклоняться и к ним прикладываться, но не служить им, потому что служение приличествует только Богу: «Поклоняться можно и не Богу, потому что поклонение есть выражение почтения, служить же нельзя никому, кроме Бога».
Также поклоняются Кресту и Евангелию, и прочим святыням, но не служат им. Икона – это образ Первообраза, и «честь, воздаваемая образу, восходит к Первообразу, и поклоняющийся иконе поклоняется ипостаси изображенного на ней».
Интересно, что в ереси иконоборчества сошлись крайности – крайний спиритуализм и приземленные мирские интересы. С одной стороны, как говорили иконоборцы, Божество полностью неизобразимо, и Его нельзя «оскорблять бессловесным и мертвым веществом». С другой стороны, ересь иконоборчества получила поддержку и по государственно-политическим, мирским соображениям в ситуации борьбы византийских императоров с монашеством. Монахи никак не хотели отступать от иконопочитания, императоры же Лев III Исавр (717–741) и Константин V Копроним (718–775) cчитали, что монастыри отвлекают на себя слишком много материальных ресурсов и людей, которые могли бы пригодиться империи в ее многочисленных войнах с варварами.
И такого ожесточения в борьбе с иконами, возможно, не было бы, если бы вопрос о них не оказался связан с материальными и государственными интересами. Императоры-иконоборцы, борясь с монашеством, попутно ожесточались и на иконы. Кстати, настоящим оплотом иконоборцев в борьбе с «иконопоклонниками» была византийская армия и военные.
Однако ожесточенная борьба с иконами, которая во многом велась ради секуляризации общественной жизни и культуры, ради мирских интересов, приводила к значительному обеднению культуры. Уничтожались иконы, которые были выдающимися художественными произведениями, а стены церквей расписывались арабесками и виньетками из птиц и растений, художественная ценность которых была неизмеримо ниже.
А.В. Карташев в «Истории Вселенских соборов» пишет о «ханжеском и фальшивом аргументе иконоборцев», который призывает «бросить всякое знание и художество, дарованное Богом ради славы Его». Иконоборцы отвергали «в принципе и всякое знание, и всякое богословие, и всякую мысль и слово человеческое, как орудия выражения догматов. Это было не только лицемерное напускное варварство, но и просто дуализм, отвергающий святость всего материального. VII Вселенский собор православно восстает против этой скрытой ереси монофизитства и дуализма и защищает вместе с искусством и “всякое знание и художество, как дарованные Богом ради славы Его”. Просветительский либерализм иконоборцев таким образом оказывается мракобесием, а богословие VII собора – благословением науки и культуры, самым глубоким и непререкаемым».
В 754 году был проведен иконоборческий собор, который осудил почитание икон. Также этот собор анафематствовал константинопольского патриарха Германа и преподобного Иоанна Дамаскина, которые были убежденными сторонниками иконопочитания. Хотя собор претендовал на статус вселенского, позже его решения были отвергнуты Церковью.
Состоявшийся в 787 году Седьмой Вселенский Собор утвердил догмат иконопочитания. А в 843 году состоялся еще один церковный собор, который подтвердил все определения VII Вселенского собора и установил чин провозглашения вечной памяти ревнителям Православия и анафематствования еретиков. Этот чин до сих пор совершается в нашей Церкви в Неделю Торжества Православия (первое воскресенье Великого Поста).
Фото на заставке: Кахрие-джами, Церковь Христа Спасителя в Полях из ансамбля монастыря в Хоре, Стамбул; Базурин Никита.
Иконоборчество и его жертвы: вот что бывает, когда Церковь втягивают в политику
24 октября — день памяти святых отцов VII Вселенского Собора
Приблизительное время чтения: 4 мин.
Почему в оплоте христианского мира, в православной Византии, в VIII — начале IX века одни христиане ополчились на других? Из-за чего разразилась жесточайшая гражданская война между иконоборцами и почитателями икон? Они с таким ожесточением сражались друг с другом, что пришлось собирать Вселенский Собор, чтобы остановить братоубийство. Досталось и всей церковной иерархии — пострадали даже два Патриарха. А в середине VIII века чуть было вообще не запретили монашество как «рассадник мракобесия».
Иконоборчество, против которого в 787 году в городе Никее был созван XVII Вселенский Собор, возникло за 60 лет до этого при византийском императоре Льве Исавре, запретившем почитание икон, и достигло своего апогея в правление Константина V. Были уничтожены тысячи икон, мозаик, фресок, изваяний святых, алтарных росписей. Почитателей икон репрессировали, невзирая на статус, — пострадали Патриархи Герман I и Никифор, был предан анафеме богослов Иоанн Дамаскин, кого-то бичевали и ссылали, кого-то казнили.
Но почему в христианской стране так жестоко преследовали христиан только за то, что они чтят свои святыни? Причины тут не столько церковные, сколько политические.
При Юстиниане II духовенство в Византии занимало высшие государственные должности вплоть до министра финансов, и это неизбежно превращало его в некую политическую партию, притом далеко не самую популярную. Естественно, политические противники выдвинули анитиклерикальную программу, настаивая на соблюдении «светскости» государства и, по возможности, «секуляризации» самой Церкви. И главными врагами этого нового движения стали монахи — сила, способная оказать наиболее упорное сопротивление.
Разброд и шатания
В те времена обычный византийский обыватель был благочестив и строго соблюдал церковные обряды. Иконоборцы же щеголяли своим равнодушием к ним. Тот, кто проводил ночи в храме на молитве, уже считался у них неблагонадежным. А участвовать в кутежах, ругаться и божиться, брить бороду — было хорошим тоном. Порывая с традициями и вступая в борьбу с иконопочитанием, императоры-иконоборцы хотели, вроде бы не отрекаясь от христианства, свести его видимое присутствие в жизни общества к минимуму.
Вообще-то, грубое языческое почитание изображений было чуждо и отцам Церкви. Когда Констанция, сводная сестра императора Константина Великого, спросила церковного историка Евсевия Кесарийского, где можно найти изображение Христа, запечатлевшее Его телесный образ, тот ответил, что истинный Его образ всякий христианин должен носить в своем сердце. А Серен, епископ Марсельский, в 598 году, видя, что его паства уже буквально обожествляет иконы, сорвал их и выбросил из церкви, чем произвел в народе большой соблазн. Но когда весть об этом дошла до папы Григория Великого, он направил Серену послание, в котором… похвалил его за ревность, хотя и не по разуму. Правда, тут же потребовал «утишить соблазн», произведенный в пастве: вернуть в храм иконы, которые «даны неграмотным людям вместо книги», и объяснить народу, как следует правильно их чествовать.
Конечно, поводы для беспокойства были, хотя зачастую причиной всему была теплая детская вера. Святой Феодор Студит не только не осудил, а даже похвалил одного вельможу, который избрал икону великомученика Димитрия крестным отцом своему сыну.
Но чаще всего грубо извращался сам церковный обряд и чествование икон действительно приближалось к идолопоклонству. Поэтому и на Востоке нашлись епископы вроде Серена Марсельского, считавшие, что ни вера, ни почитание святых от отмены икон не пострадают, зато церковный обряд приблизится к идеалу поклонения Богу в духе и истине.
«Монах в гарнитуровых штанах»
Но главное, на иконопочитателей ополчились политики, поставившие невежество народа в вину «клерикальному» режиму. Им уже мало было одной «отмены» икон — заговорили о секуляризации всего церковного имущества.
В 60-е годы VIII века начались гонения на монахов и монастыри — как якобы рассадники иконопочитания, а заодно и кузницы кадров «церковников». Дело шло чуть ли не к полной отмене монашества. Иконоборцы вели себя жестко: иноков принуждали облачаться в светлые одежды и жениться, а отказавшихся ослепляли и ссылали, иногда даже казнили. Монастыри конфисковывали, устраивали в них казармы для солдат или просто разрушали.
В провинции инициаторами гонений было начальство, в столице же бесчинствовала науськанная им толпа.
Ползучее иконоборчество
В 787 году VII Вселенский Собор иконопочитание восстановил, но еще 56 лет иконоборчество процветало. Разбитое на церковной почве, оно осталось в силе на почве политической. Восстановление иконопочитания некоторые иерархи восприняли как восстановление своего общественного влияния. Опять начались «столкновения интересов», и при императоре Льве V, венчанном на царство в 813 году, партия иконоборцев снова взяла верх.
И все же сторонников у нее было уже гораздо меньше. Да и в элите настроения менялись.
В 842 году в Константинополе стараниями императрицы Феодоры был созван Собор, окончательно восстановивший почитание икон по всей империи, в память о чем мы каждый год в первое воскресенье Великого поста празднуем Торжество Православия.
Иконоборчество и иконопочитание
Бога не видел никто никогда;
Единородный Сын,
сущий в недре Отчем,
Он явил. Ин. 1.18
Эпоха иконоборческих споров, сотрясавших христианский мир в VIII-IX веках, оставила неизгладимый след в истории Церкви. Отголоски этого спора слышны в Церкви и по сей день. Это была жесточайшая борьба с жертвами с обеих сторон, и с величайшим трудом одержанная иконопочитателями победа вошла в церковный календарь как праздник Торжества Православия.
В чем же суть этих споров? Только ли за эстетические идеалы боролись друг с другом христиане, «не щадя живота своего», впрочем, как и чужого. В этой борьбе мучительно выкристаллизовывалось православное понимание мира, человека и человеческого творчества, вершиной которого, по мнению апологетов иконопочитания, и стала икона.
Иконоборчество родилось не где-то за пределами христианства, среди язычников, стремящихся к разрушению Церкви, а внутри самой Церкви, в среде православного монашества — духовной и интеллектуальной элиты своего времени. Споры об иконе начались с праведного гнева истинных ревнителей чистоты веры, тонких богословов, для которых проявления грубого магизма и суеверия не могли не оказаться соблазном. И действительно, было чем возмутиться. В Церкви получили распространение весьма странные формы почитания священных изображений, явно граничащие с идолопоклонством. Так, например, некоторые «благочестивые» священники соскабливали краску с икон и подмешивали ее в причастие, полагая тем самым, что причащаются тому, кто изображен на иконе. Бывали также случаи, когда, не чувствуя дистанции, отделяющей образ от Первообраза, верующие начинали относиться к иконам, как к живым, брали их в поручители при крещении, при пострижении в монашество, ответчиками и свидетелями на суде и т.д. Таких примеров множество, и все они свидетельствуют о потере правильной духовной ориентации, о размывании четких евангельских критериев отношения к жизни, которыми некогда была сильна первая Церковь.
Причины подобных явлений, серьезно встревоживших защитников ортодоксии, следует искать в том новом состоянии Церкви, которое она обрела в постконстантиновскую эпоху. После Миланского эдикта (313 г.), даровавшего христианам свободу, Церковь стремительно развивалась вширь. В нее хлынул поток язычников, которые, воцерковляясь, меняли только внешний свой статус, но, в сущности, оставались по-прежнему язычниками. Немало способствовал этому получивший распространение обычай крещения детей, а также кардинальное изменение отношений Церкви и государства. Теперь вхождение в Церковь не было связано с риском и жертвами, как во времена первых христиан. Нередко поводом для принятия христианства становились причины политические или социальные, а отнюдь не глубокое внутреннее обращение, как некогда в апостольское время. То, что еще вчера казалось чуждым и неприемлемым, сегодня становилось привычным и терпимым: первые христиане умирали за свободу от диктата государства и отказ поклоняться императору, христиане Византии стали воздавать императору честь, едва ли не равную Богу, оправдывая принцип симфонии идеей сакрализации государства. Границы Церкви и империи в сознании простых людей стали сливаться. Все члены ранних христианских общин назывались верными, царственным священством (1 Петр. 2.9), а те, кто вне Церкви — мирянами. Со временем термин «миряне» стал обозначать церковный народ, в отличие от священнослужителей, поскольку в Византийской империи некрещеных практически не было. Это размывание границ Церкви и возрастание перегородок внутри нее сильно отзовется в последующие времена христианской истории. Таким образом, мир стремительно входил в Церковь, взрывая ее изнутри, и Церковь не всегда справлялась с этим разрушительным потоком. Мощное движение монашества, зародившегося в IV веке, было в определенной степени ответом на это обмирщение Церкви, ибо наиболее духовно чуткие люди воспринимали внешний триумф Церкви как духовную катастрофу, провидя за пышным фасадом ее внутреннее ослабление. Распространилось даже мнение, что в миру спастись невозможно, что необходимо бежать из мира. Раннее монашество и пустынножительство было своего рода духовным диссидентством и разбросанные по пустыне монашеские поселения ощущали себя как бы «Церковью внутри Церкви».
На этом этапе, сложном и переломном для всей Церкви, нужны были новые средства катехизации, которые были бы понятны тысячам обычных людей, не искушенных в тонкостях богословия, а просто нуждающихся в наставлении, в вере. Наиболее эффективным средством была икона; сильное эмоциональное воздействие, знаковая структура, несущая информацию на невербальном уровне, — эти свойства иконы способствовали ее широкому распространению, и заложенная в ней духовная основа становилась достоянием самых простых новообращенных душ. Вот почему именно на икону так уповали св. отцы, называя ее «Библией для неграмотных». Действительно, через икону вчерашние язычники лучше постигали тайну воплощенного Слова, нежели через книжные знания.
Нередко вчерашние язычники, обращаясь ко Христу, становились святыми, как это было, скажем, в случае с Блаженным Августином. Но чаще бывало другое — языческая стихия оказывалась сильнее христианского семени, и тернии заглушали ростки духа: в неофитском сознании неизбежно происходила фольклоризация веры, привносящая в традицию Церкви чуждые элементы, иноприродные обычаи. В конце концов проникновение магического отношения в культ вытесняло изначальную свободу духа, дарованную Самим Христом. Еще апостолам и ранним апологетам приходилось сталкиваться с проблемой очищения веры от примесей. Таких примеров много в посланиях Павла общинам Коринфа, Фессалоник, Галаты. К IV веку появилась необходимость систематизировать канон Ветхозаветных и Новозаветных книг, дать ответ на распространившиеся ереси, сформулировать основные догматы веры. В этом процессе, особенно на ранних этапах, с IV по VI век церковное искусство исполняло важную вероучительную функцию. Например, св. Григорий Нисский в похвальном слове великомученику Феодору говорит так: «живописец, изобразив на иконе доблестные подвиги (…) мученика (…), начертание человеческого образа подвигоположника Христа, все это искусно начертав красками, как бы в какой объяснительной книге, ясно рассказал нам подвиги мученика (…). Ибо и живопись молча умеет говорить на стенах и доставлять величайшую пользу». [1] Другой святой подвижник — Нил Синайский, ученик Иоанна Златоуста, дает следующий совет некоему префекту Олимпиодору, вознамерившемуся построить церковь и украсить ее фресками и мозаиками. «Пусть рука превосходнейшего живописца наполнит храм с обеих сторон изображениями Ветхого и Нового Завета, дабы те, кто не знает грамоты и не может читать Божественных писаний, рассматривая живописные изображения, приводили себе на память мужественные подвиги искренне послуживших Христу Богу и возбуждались к соревнованию достославным и приснопамятным доблестям, по которым землю обменяли на небо, предпочтя невидимое видимому». [2]
Однако широкое распространение иконописных изображений в народе было не только школой веры, но и той почвой, на которой неокрепшее в вере сознание невольно провоцировалось своим языческим прошлым. Не умея понять глубину различия образа и Прообраза, неофит отождествлял их и его почитание икон превращалось в идолопоклонство, а молитва перерастала в магическое действие. Отсюда и возникали те весьма опасные отклонения, столь возмущавшие строгих ортодоксов, о чем говорилось выше.
Наряду с этим византийская знать, которая в отличие от простолюдинов была образованна и изощренна в богословских вопросах, впадала в другие крайности. Так, например, при императорском дворе в моду вошли наряды, украшенные изображением святых, ангелов и даже Христа и Богородицы. Светская мода явно стремилась подражать стилю священнических одежд, восхищавших современников великолепием и пышностью. Но если употребление сакральных образов в церковных облачениях объяснимо их символической функцией, то использование священных изображений в светской одежде противоречило не только здравому смыслу, но и являлось явной профанацией святынь. И это также не могло не возмущать истинных ревнителей Православия. Некоторые из них даже приходили к выводу, что лучше вовсе не иметь икон, нежели поощрять возврат к язычеству. Этот неожиданный поворот ортодоксии вполне объясним, ибо когда маятник сильно оттягивают в одну сторону, то он неизбежно отклонится с той же силой в прямо противоположную сторону.
Надо помнить также, что в предиконоборческую эпоху процесс формирования художественного языка церковного искусства еще не завершился. Восприняв на определенном этапе традиции позднеантичной живописи, в иконописи (а также фреске и мозаике) происходил отбор собственных художественных принципов. Со временем икона сформировалась как сложнейшая и гармоничная знаковая структура. Таким образом, ее язык от первоначального чувственного реализма постепенно переходил к формам все более символическим и аскетическим. И на ранних этапах соединение античной (а в сознании людей того времени — просто языческой) традиции с христианским откровением вызывало по меньшей мере недоумение. В какой-то мере опасения об излишней чувственной природе античного искусства, обольщающего глаз и уводящего душу от чистого созерцания, были не лишены основания. Постоянно раздавались голоса: «Как даже осмеливаться посредством низкого эллинского искусства изображать Преславную Матерь Божию, в Которой вместилась вся полнота Божества, высшую небес и святейшую херувим?» Или: «Как не стыдятся посредством языческого искусства изображать имеющих царствовать со Христом, соделавшихся сопрестольными Ему, которым предстоит судить вселенную, уподобившихся образу славы Его, когда, как говорят слова Священного Писания, их не был достоин весь мир?»
Блаженный Августин в своем трактате «О Троице» также возмущается творчеством некоторых художников, которые позволяют изображать Христа слишком вольно, как им заблагорассудится, что немало смущает церковный народ и рождает в нем нежелательные эмоции.
В VI-VII вв. на границах Византийской империи появляется и активизируется ислам. Почитая Единого Бога, Бога Авраама, Исаака и Иакова, так же как иудеи, мусульмане отрицательно относились к священным изображениям, памятуя о заповеди Моисея. Влияние мусульманского ригоризма не могло не сказаться на христианском мире, православные «суперортодоксы» в восточных христианских провинциях во многом были согласны с правоверными последователями пророка Мухаммада. Первые серьезные конфликты по поводу икон и первые гонения на иконопочитателей начались на границе двух миров: христианского и исламского. В 723 г. халиф Иезид издал указ, обязывающий убрать иконы из христианских храмов на подвластных ему территориях. В 726 г. такой же указ издал византийский император Лев Исавр. Его поддержали епископы Малой Азии, известные своим строго аскетическим отношением к вере. С этого момента иконоборчество становится не просто интеллектуальным движением, но агрессивной силой, перешедшей в наступление.
Таким образом, православие встало перед проблемой защиты икон с двух прямо противоположных сторон: с одной стороны — от грубого магизма полуязыческой народной веры, с другой — от полного отрицания и уничтожения «ревнителями чистой духовности». Обе тенденции образовывали своего рода молот и наковальню, между которыми выковывалась в своей кристальной ясности богословская мысль, защищавшая иконопочитание как важнейший элемент православия.
Иконоборческая эпоха делится на два периода: с 726 по 787 г. (от указа Льва Исавра до VII Вселенского собора, созванного при императрице Ирине) и с 813 по 843 г. (с воцарения императора Льва V Армянина до созыва Константинопольского собора, установившего праздник Торжества Православия). Более ста лет продолжавшаяся борьба породила новых мучеников, кровь которых теперь была на руках и совести христиан.
Основной фронт борьбы был сосредоточен в Восточной части Церкви, хотя споры об иконе всколыхнули Церковь по всей ойкумене. На Западе иконоборческие тенденции проявлялись значительно меньше, в силу варварского состояния западных народов. Тем не менее Рим реагировал на события быстро и остро: уже в 727 г. папа Григорий II собрал Собор, который дал ответ на указ Льва Исавра и подтвердил ортодоксальность иконопочитания. Папа отправил Патриарху Константинопольскому послание, которое затем было зачитано на VII Вселенском Соборе и сыграло важную роль. Его преемник — папа Григорий III на Римском Соборе 731 года постановил лишать причастия и отлучать от Церкви тех, кто будет осквернять или оскорблять святые иконы.
Для западной ситуации иконоборческих времен показателен случай с марсельским епископом Серениусом, который приказал убрать иконы из храма под тем предлогом, что народ воздает им неправильное поклонение. На что папа Григорий 1, хваля его за ревность в борьбе с язычеством, но, предостерегая от осквернения святынь, писал, что иконы «выставляются в храмах, дабы неграмотные, смотря на стены, могли читать то, чего не могут читать в книгах».
Но в целом христианский Запад не испытывал тех крайностей иконоборчества, с которыми пришлось столкнуться христианскому Востоку. Это имело свои положительные стороны — в самый разгар борьбы иконопочитателей и иконоборцев, когда государственная власть силой своего давления перетягивала чащу весов в пользу отрицающих иконы, нередко именно голос римского епископа звучал как единственный трезвый голос в Церкви, поданный в защиту ортодоксии. С другой стороны, иконоборчество на Востоке, как это ни странно, способствовало развитию богословия иконы, заставляя в этой борьбе оттачивать мысль, искать более веские аргументы, отчего само православие обретало все большую глубину. На Западе же не было столь серьезной необходимости защиты иконопочитания, поэтому и богословская мысль не спешила развиваться в этом направлении. Запад не выработал иммунитета против иконоборчества, а потому оказался беззащитным перед иконоборческими тенденциями протестантизма в Новое время. И вся средневековая история церковного искусства на Западе, в противоположность Востоку, воспринимаемая как движение от иконы к религиозной картине, есть не что иное, как размывание и в конечном итоге — утрата иконного (богословско-символического) начала. В XX веке Запад мучительно возвращается к иконе.
Но вернемся к иконоборческим спорам VIII-IX вв. Первым актом иконоборчества было уничтожение по приказу императора иконы Спаса, висевшей в Константинополе над воротами в императорский дворец. Видя эту кощунственную акцию, возмущенный народ растерзал чиновника, исполнявшего приказ. На это император ответил репрессиями. Борьба из сферы теоретической перешла в открытую войну.
Не прекратились и богословские баталии, ибо каждая сторона искала свои аргументы в этом споре. Иконоборческий собор, созванный в 754 г., декларирует в своих постановлениях: «Нечестивое учреждение лжеименных икон не имеет для себя оснований ни в Христовом, ни в отеческом апостольском учении, нет также специальной молитвы, освящающей их, чтобы из обыкновенных предметов сделать их святыми; но они (т.е. иконы) постоянно остаются вещами обыкновенными, не имеющими никакого особенного значения, кроме того, какое сообщил им иконописец». [3] Иконоборцы не отрицали искусство как таковое, не отрицали даже церковное искусство (отстаивая в основном декоративные принципы украшения храмов), но восставали против иконопочитания как молитвенного акта и против иконы как сакрального изображения. Правда, в среде иконоборцев были различные мнения по поводу того, что и как следует изображать на иконах и фресках, но в целом их аргументы сводились к тому, что в Писании сказано «Бога не видел никто никогда» (Ин. 1.18), а потому, по их мнению, единственной иконой Бога может быть только Евхаристия — Тело и кровь Христовы. Эту точку зрения весьма пространно излагает император Константин Копроним в своем богословском трактате.
Иконоборцы исходили изначально из неправильного определения термина «икона», считая, что здесь непременно подразумевается тождество образа и Прообраза, их единосущность. Но иконопочитатели настаивали на принципиальном различии их, поскольку различны уровни их бытия. «Иное есть изображение, иное то, что изображается» (св. Иоанн Дамаскин). «Икона сходна с архетипом благодаря совершенству искусства подражания, сущностью же она от Первообраза отлична. И если бы ни в чем не отличалась от Первообраза, то это была бы не икона, а не что иное, как сам архетип» (патриарх Никифор). На этом основании Евхаристию невозможно считать иконой, ибо здесь наличествует то самое тождество. «Сие есть Тело Мое, сия есть Кровь Моя» — сказал Господь Иисус Христос. Он не сказал: «это будет образом Тела и Крови», но «сие есть Тело, сия есть Кровь». Следовательно, мы и причащаемся Его естества. В молитвенном же созерцании иконы мы имеем общение с Первообразом, не смешивая цель и средство; видимое постигаем через невидимое, земное через небесное. «Никто не будь столь безумен, чтобы истину и тень ее, архетип и изображение его, причину и следствие мыслить по существу тождественными» (св. Федор Студит).
Выступая против грубых форм почитания икон, граничащих с идолопоклонством, и одновременно отметая аргументы обвиняющих православных в магизме и материализации духовности, св. Иоанн Дамаскин писал: «Я не поклоняюсь веществу, но Творцу вещества, соделавшемуся веществом ради меня, соблаговолившему вселиться в вещество и через посредство вещества соделавшемуся моим спасением». Св. Федор Студит прибавляет к этому следующее: «Оно (Божество) присутствует также в изображении Креста и других божественных предметов не по единству природы, т.к. эти предметы не плоть Божественная, но по относительному их Божественному причастию, т.к. они участвуют в благодати и чести». Другие богословы отмечали, что как мы чтим Библию, не поклоняясь «естеству кож и чернил», но Слову Божьему, заключенному в ней, так мы почитаем в иконе не краски и доски, а Того, чей образ написан этими красками на этой доске. Честь, воздаваемая иконе, относится к Первообразу.
В 787 году в Никее был созван Собор в защиту иконопочитания, который вошел в историю под названием VII Вселенского. В постановлениях собора даны четкие определения православной позиции относительно икон и иконопочитания. Суть соборных решений следующая: «Мы неприкосновенно сохраняем все церковные предания, утвержденные письменно и неписьменно. Одно из них заповедует делать живописные изображения, т.к. это согласно с историей Евангельской проповеди, служит подтверждением того, что Христос истинно, а не призрачно вочеловечился, и служит на пользу нам. На таком основании определяем, чтобы святые и честные иконы, точно также как и изображения честного животворящего креста, будут ли они сделаны из красок или мозаики или какого-нибудь другого вещества, только бы сделаны приличным образом, будут ли они находиться в церквах Божиих, на священных сосудах, или на стенах и на дощечках, или на домах, или на дорогах, а равно будут ли это иконы Господа и Спасителя нашего Иисуса Христа или непорочной Владычицы нашей Богородицы или честных ангелов и всех святых и праведных мужей… Чем чаще при помощи икон они являются предметом нашего созерцания, тем больше взирающие на них возбуждаются к воспоминанию о самих первообразах; приобретают более любви к ним и получают побуждение воздавать им лобзание, почитание и поклонение, но никак не служение (λατρεία), которое по вере нашей приличествует только Божественному естеству…». [4] Отцы Собора подчеркивали также: «Не изобретение живописцев производят иконы, а ненарушимый закон и предание Православной церкви; не живописец, а свв. отцы изобретают и предписывают: им принадлежит сочинение, живописцу же — только исполнение».
Любопытно, что в ответ на нападки иконоборцев, утверждавших, что иконы не должны почитаться в церквах именно потому, что нет специальной молитвы, освящающей иконы, отцы Собора пишут так: «Над многими такими предметами, которые мы называем святыми, не читается священной молитвы, потому что они по самому имени полны святости и благодати». Практика освящения икон укоренилась в Церкви, видимо, довольно поздно.
Деяния VII Вселенского Собора были подписаны представителями всех поместных церквей, в том числе и Римского Престола.
VII Вселенский Собор состоялся в 787 году, но понадобилось еще более полувека, чтобы позиции иконопочитателей были закреплены. Окончательное подтверждение их на Константинопольском соборе 843 года поставило точку в долгой борьбе. Установленный на этом соборе праздник Торжества Православия был не просто признанием победы одной партии над другой, но свидетельством силы самого принципа ортодоксии. Иконопочитание явилось своего рода итогом догматического творчества Церкви, ибо богословие иконы вытекает непосредственно из христологии. Современный западный богослов Хр. фон Шеборн прослеживает ступени раскрытия тайны Боговоплощения в православной догматике. «Христологические споры длились много веков. В течение всего этого времени Церковь непрестанно исповедовала тайну, открытую ей и запечатленную в святом лике Иисуса Христа, единосущного Образа Отчего (Первый Никейский Собор), Слова, ставшего плотью без изменения (Ефесский Собор), истинного Бога и истинного Человека (Халкидонский Собор), единого во Святой Троице, пришедшего пострадать за нас (Второй Константинопольский Собор), Слово Божье, человеческие воля и действия Которого, в полном согласии с предначертанием Божиим, согласились на страдания до смерти (Третий Константинопольский Собор). Рассмотрев эти бурные века, эту страшную и мучительную борьбу вокруг истинного исповедания Христа, взгляд задерживается и останавливается на молчаливом и спокойном образе — иконе Христовой». [5] Таким образом, икона есть зримое завершение определенного этапа постижения Евангельского откровения.
Печатается по книге И. Языкова. Богословие иконы. М., 2001 г.